В. Бирюк - Шантаж

К этому времени уже подошли мои мужики. Я остановил их в десятке шагов от места событий и начал командовать:

— Ноготок, подойди осторожненько к посаднице. Не замарайся. Сними с неё платье, все платки, кроме тёмного верхнего. Платком потом её голову и лицо прикроешь. Косы её распустить, растрепать. Сапожки и украшения оставить. Снятое засунь второй бабе под одежду. Делай. Ивашко, найди камень. Лучше, чтобы на земле лежал, а не в ямке утоплен. Булыжник. Делай.

Ивашко у меня «ноктоскоп». Или — «ноктоскопец? Или — «ноктоскопун»? А, плевать, главное — в темноте видит. Мёртвую женщину раздели, положили ей под разбитый висок найденный булыжник. В нескольких местах на груди и шее, ассоциирующихся с понятием «засос», стукнули. Синяки будут. Собственно говоря — уже есть. Трупные пятна появляются через один-два часа при острой смерти. Ещё пару-тройку в подходящих местах добавили.

Затем служанку вставили в два мешка сверху и снизу. Извини, тётя, но твои действия заставляют отнести тебя к категории «мои враги». «Труп врага хорошо пахнет». Старинная восточная мудрость. Встретимся — понюхаю. И Ноготок с Суханом отнесли этот тяжёлый тюк к реке. Плеска я не услышал — тихо опустили. «Прими, господи, душу рабы твоей. Вставшей на моём пути по воле хозяйки её, дуры».

— Ивашко, вот ключ от замка в Рябиновском порубе. Возьми себе. Вы сейчас все трое идёте к лодке и сидите там. О сделанном, виденном — не болтать. Ждёте сигнала. Сухан, если я в свистелку на посадниковом дворе свистну — ты услышишь?

— Не знаю.

— Как «не знаю»?! Почему «не знаю»?! Должен услыхать! Ты, хрен бездушный!

— Ивашка, уймись. Хорошо, что напомнил. Сухан, вот кость, с душой твоей. Возьми себе. У тебя целее будет.

— Иване, ты будто на смерть собираешься. Ты чего это, помирать собрался?

— Нет. Я собрался жить. Но это занятие очень опасное, чреватое внезапной смертью. Так что — подготавливаюсь к внезапностям. Ежели услышите один свисток — уходить быстро. Лодку — на воду и ходу. Куда — сами решайте. Если два — бронно и оружно идти спешно на посадников двор или откуда свист будет. Если три — тоже идти, но в глаза не бросаться. Тайно и россыпью.

— А может, и мы с тобой?

— Хорошо бы, только чужих здесь издалека видать. Как бы хуже не было.

— А если не услышим? Или знака не будет?

— Как стемнеет — уходить. Майно — поделишь поровну. Не ссорьтесь, мужи мои славные.

Обниматься-целоваться, на век в любви клясться — не стали. Не люблю я этого. «Долгие проводы — лишние слёзы». Наша народная. Поклонились друг другу в темноте, и мужики исчезли. А я — остался. Ну, Иван Юрьевич. Как у тебя со «сложными системами»? Сегодня узнаем.

«Ни один план не выдерживает столкновения с реальностью». Сколько же это надо повторять?! — Да каждый раз, когда что-нибудь планируешь! Предусмотрительность несколько сужает множество возможных неприятностей, но не избавляет от их неизбежности. Главное — сохранить реактивность. Не в смысле «полёта», а в смысле «струи» — чтобы было чем отгонять внезапно возникающие гадости.

Я просидел ещё с час возле покойницы, потом потопал к знакомому подворью. Там было ещё тихо, но, по моему ощущению — уже пора вставать. «Вставай немытая Россия» — пришло время умываться. Стоило мне стукнуть кулаком в ворота, как там залаяла собака, гавканье подхватили псы в соседних дворах, и через несколько минут уже весь посад был оповещён о моём прибытии. Мда… А я хотел тихонько… «Тайна» на Руси понятие редко наблюдаемое и недолго живущее. Не зря сказано: «В России всё — секрет, и ничего — не тайна».

Где-то во дворах уже ругали разоравшихся собак в голос, когда в щель ворот всунулась заспанная морда хозяина нашего недавнего постоя.

— Ты! Чего колотишь! Вот я счас…

Наконец, он разлепил веки и «разул очи».

— Во. Забыли чего?

— Ага.

Я чуть оттолкнул его с дороги и ввинтился в приоткрытые ворота.

— Стража есть?

— Какая? А… Не… Они-то сразу после вас… А вас уже и след… Покрутились да пошли. А ты-то чего вернулся?

— Живо коня запрягай. Быстро, бегом. И с телегой — вон туда. Ряднину какую прихвати. Давай, дядя.

— Какой я те дядя! Ты, бл…, своими командуй! Мелочь гонористая. Батю твово вчера калёным железом жгли. Ты, твою…, смотри, как бы и тя самого на кобыле не разложили…

— Возле твоего двора на лугу посадница мёртвая лежит. Дошло? Коня быстро. А то меня — на кобылу, а тебя-то на дыбу. С клещами.

Мужик лупал глазьями спросонок, издавал мычательные звуки, но под моим подталкиванием двинулся в сторону конюшни. Как же плохо быть бестолковым! Я коня и сам могу запрячь. Но медленно и неправильно. Впрочем, мои попытки вмешаться в процесс одевания упряжи на лошадь — разбудили-таки селянина. С криком:

— Ты чего делаешь! Ты ж скотину угробишь!

он оттолкнул меня в сторону и стал шевелиться самостоятельно.

Очевидная вещь, которую в старых книгах, как правило, опускают за очевидностью, а в новых — за незнанием. Конь — не авто. «Ах, ах! Да мы и так знаем!». Впору менять ветхозаветное: «видят, но не разумеют» на современное: «знают, но не понимают». С автомобилем всё быстро: дверкой хлопнул, ключ повернул, ремень пристегнул, передачу воткнул. Поехали. Десять секунд.

С конём не так. Недоуздок, завести в оглобли, хомут, дуга, узда, постромки, гужи… четверть часа при нормальном темпе и спокойном коне. Какой может быть «спокойный конь», когда у хозяина руки трясутся? Когда он на выскочившую из соседнего хлева хозяйку свою так рявкнул, что та и села. А кобылка попыталась нас послать. Когда лошадь кого-то куда-то посылает, то делает это задними копытами… Хорошо — не попала.

Ладно, запряглись, начали выезжать. Напрямую не съехать. Давай вокруг, через весь посад к съезду на луг. Из-за заборов люди выглядывают.

— А куда это ты с утра собрался? А что это с тобой за мальчонка? Не из тех ли злодеев, которых вчера посадникова стража искала?

Выкатились, чуть на косогоре не навернулись, подъехали к месту, где труп лежит. Вокруг уже с десяток мальчишек от шести до двенадцати. С удочками — на утреннюю зорьку собрались. Стоят толпой — разглядывают.

— Во, глянь, баба голая лежит. Напилась, поди, да и завалилась.

— А чего голая? Не токмо напилась, а ещё и нае…лась?

— А баба-то не из подзаборных-то, сапожки-то, глянь, богатенькие.

— А ну брысь отсюдова! Неча на непотребство гляделки вылупливать!

Мужик начал махать кнутом для острастки. Потом пригляделся, заскулил и начал разворачивать коня:

— не… мя не… тута не… не видал, не слыхал… и возле не стоял…

Слов не понимает, всякие: «ты же уже здесь, тебя все уже видели, убежишь — хуже будет…» — не воспринимает. Только когда дрючком своим перетянул по спине, да с телеги на землю сшиб — как-то остановился. Скулит и пытается коня увести. Я заклинил колесо телеги своим дрючком. Мужик подёргал кобылу, видит — телега не двигается. Раза с десятого дошло — что-то мешает. Ползает вокруг телеги на карачках и скулит. И про убитую посадницу, и про телегу, и про кобылу. А более всего — про себя, бедного, несчастного, ни в чём неповинного… Даже пару пощёчин по лицу перенёс, как «так и надо». Хоть ползать перестал. Сидит у колеса и причитает.