Дмитрий Дашко - Прощай, гвардия!

— Вашскородие, берите. — Кто-то тронул меня за плечо.

Я оглянулся и увидел Михайлова, протягивавшего мне два заряженных пистолета. Вовремя!

— Спасибо, братец.

Впереди загрохотали солдатские башмаки. В центре залы в одну линию выстраивались лейб-кампанцы. Перезарядить ружья они уже не успевали и потому готовились к рукопашной, выставив перед собой штыки, будто копья.

В голову пришла шальная идея. Все ковры и дорожки на полу были скатаны. Натертый до блеска паркет не уступал хорошему катку. Я уже успел набрать приличную скорость, на полпути упал на колени и поехал по скользкому полу, как по льду, с пистолетами в руках.

Дальнейшее чем-то напоминало игру в боулинг, только роль шара исполнял я. Врезавшись в центр неприятельского строя, сбил двух или трех мятежников, прокатился еще около метра и, развернувшись, разрядил оба пистолета в тех, кто остался на ногах. Промахнуться с такой дистанции было невозможно, каждая из пуль нашла себе мишень.

Из-за толстой портьеры выскочил человек в Преображенском мундире. Он был в страшном возбуждении, его глаза буквально вылезали из орбит. Я еще не успел встать, а он уже замахнулся на меня высоко занесенной фузеей с примкнутым штыком. Что называется, приплыли.

Чудом удалось мне подсечкой свалить его на пол. Падая, лейб-кампанец хорошенько приложился об выступавший подоконник. Из разбитого виска хлынула кровь. Брошенного мельком взгляда хватило, чтобы понять: не жилец.

Подбежавшие Чижиков и Михайлов помогли мне подняться.

— Лихо вы их! — восхитились гренадеры.

Цесаревну-самозванку удалось обнаружить в одной из гостевых спален. Он сидела на разобранной кровати, опустив плечи. Возле нее стояли преисполненный ярости Грюнштейн и бледный как привидение принц Гессен-Гомбургский. Оба они были безоружны.

Я вложил шпагу в ножны. За моей спиной теснились и напирали гренадеры. С каждой секундой число их увеличивалось. Всем было интересно посмотреть на самозванку.

Солдаты все прибывали и прибывали. Казалось, еще немного, и рухнут стены.

Елизавета подняла красивое кукольное личико и с надеждой посмотрела на меня, будто ожидая, что я почему-то приму ее сторону.

Наверное, она привыкла к своей власти над мужчинами, к тому, что прихоти ее исполняются, а прегрешения прощаются. Когда-то на балу я тоже поддался ее очарованию. Но сейчас все было по-другому.

— Именем законной императрицы объявляю всех вас арестованными, — торжественно объявил я.

Из всей верхушки заговорщиков удалось скрыться лишь Волынскому. Его не было ни в отбитом у мятежников дворце, ни дома. Поиски по всему Петербургу тоже ничего не дали. Очевидно, бывший кабинет-министр заранее продумал схему отхода на случай неудачи и пустился в бега, как только запахло жареным.

— Ничего, Россия хучь и велика, но человек, чай, не зверушка какая. Найдем изменщика. Никуда он от нас не денется, — пообещал императрице Ушаков.

— Обязательно сыщи мне подлюку энтого! — приказала пунцовая от гнева Анна Иоанновна.

В Зимнем появился Бирон, которого мятежники держали взаперти где-то на питерских задворках, не зная, что с ним делать, и оставив решение этого вопроса до окончательной победы. Императрица ненадолго укрылась с фаворитом в своих покоях: то ли чтобы отвести душу, то ли для какого-то тайного разговора. Собравшиеся деликатно молчали.

Прибыл страшно недовольный принц Антон Ульрих. Он был обижен, что ему не удалось участвовать в подавлении мятежа. Вместе с ним приехала цесаревна Анна. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять: недавние испытания только укрепили их чувства друг к другу. Я был рад за венценосную пару.

Немного погодя по дворцу распространилась хорошая весть: молодожены ожидали прибавления в семействе и не преминули уведомить о том императрицу. Анна Иоанновна от радости аж всплакнула. Почему-то все были твердо уверены, что будет мальчик. Лично я в этом не сомневался.

Через несколько месяцев на белый свет появится Иоанн Антонович, будущий наследник престола. Ради него я прожил несколько непростых лет в этой эпохе и через многое прошел. Будущее моей Отчизны снова стремительно менялось, но мне было ясно, что эти перемены только к лучшему.

Теперь все шло как намечалось. Переворот был подавлен. Осталось разве что раздать всем по заслугам.

Елизавета несколько дней сидела под домашним арестом, ожидая вердикта. Императорский кабинет, понимая, что случай далеко не рядовой, заседал денно и нощно. Разумеется, ни о каком смертном приговоре речи не шло. Как ни крути, но к особам царской крови всегда было снисхождение, пусть и абсолютно незаслуженное.

В итоге остановились на самом подходящем варианте — насильственном постриге и отправке в монастырь. Для цесаревны — любительницы разгульной жизни — такое наказание было довольно серьезным, к тому же не давало повода устроить лишний шум за рубежом и автоматически устраняло Елизавету от столь желанного трона. Таким образом, не успев начаться, заканчивалась эпоха переворотов.

Людовик Гессен-Гомбургский, Лесток, Грюнштейн, пехотный капитан Шварц, братья Шуваловы, Скавронские пребывали в казематах Петропавловки. С ними церемониться не собирались. Даже в «гуманном» двадцать первом веке в большинстве нормальных стран мира заговорщикам грозила бы смертная казнь, чтобы другим было неповадно. В России восемнадцатого века, где сама мысль кормить за государственный счет разного рода преступников казалась кощунственной и подрывающей устои, думали аналогичным образом. Разве что традиционное четвертование заменили не столь кровавым способом умерщвления: негодяев повесили, а их имущество перешло в казну.

На поиски Волынского отправили особую команду из Тайной канцелярии. Разыскникам велели найти беглеца и доставить в Петербург живым или мертвым.

Любимчик цесаревны, Разумовский, имел все шансы отделаться легким испугом. Его участие в мятеже было чисто символическим. Грозная, но отходчивая Анна Иоанновна не желала проливать лишней крови и намеревалась отправить Розума обратно на малороссийский хутор пасти свиней и крутить хвосты коровам.

Маркиз де ла Шетарди, уличенный в подстрекательстве к мятежным действиям против законной императрицы, был выдворен за пределы страны. Королю Франции и кардиналу де Флери кабинет Остермана направил столь детальную депешу, посвященную действиям их посланника, что можно было не сомневаться: карьера его на этом прекратится.

Гренадерская рота Преображенского полка, в полном составе перешедшая на сторону самозванки, была расформирована. Мятежных гренадер решили подвергнуть аркебузированию, то есть расстрелять. Анна Иоанновна вообще подумывала о раскассировании всего полка, как когда-то поступили с драбантами Екатерины Первой, но Ушаков отговорил царицу, напомнив ей об участии остальных преображенцев в подавлении переворота.