Станислав Лабунский - Зима стальных метелей

У калек все было хорошо. Для вида на рынке подаяния просили, уже давно никто не подавал, а на самом деле меняли продукты на злато-серебро. За мешок гороха изумрудное колье взяли, похвастались.

— Завязывайте, — говорю. — Напишут донос, возьмут все добро выгребут и вас расстреляют. А покойникам ничего не надо. Перебирайтесь в штаб к пограничникам, перетаскивайте туда ценности и копчености, а остальные продукты отдадим доктору в больницу. Там три солдата есть, помогут.

Здесь тоже все нормально. Идем дальше.

В райкоме меня за танк ругали. Зная вину, молчу.

— Скоро последний транспорт придет с продуктами — сразу рассчитаюсь, и за танк, и за постоянную помощь. Что там не знаю, просто поделим поровну — половина вам, половина — медикам. Все по-честному.

Тут они от меня отстали. Продукты в октябре в голодающем городе все вопросы закрывают.

— Вывоз за вами. Придет от меня посыльный, скажет, откуда забирать.

Договорились.

Потом в управление кадров фронта. Там не голодали, но коньяк давно не пили, поэтому за последний ящик я перевод нашей морской пехоте оформил. Тем более что я их не в городскую комендатуру, подальше от фронта устраивал, а на Ораниенбаумский плацдарм, в 48ю дивизию. Только командовал на плацдарме наш старый знакомый генерал-майор Астанин, с которым мы еще под Лугой рядом воевали, и у него ветераны боев за город имели шансы дожить до общего наступления.

Ну, а там уже как карта ляжет. Никто из нас не собирался жить вечно.

В военторге пуговиц флотских купил.

Последний пункт программы — девчонок из школы Лены и Маши навестить. Набил полный рюкзак продуктами, на квартире остались только консервы — крабы и сгущенка, несколько банок. Все остальное тоже закончилось. А в августе запасы казались неисчерпаемыми.

И тут меня постигло разочарование — курсы зенитчиков выехали на полигон, на стрельбы. Нет, ну надо же. Мысль оставить им продукты мне в голову даже не пришла — однозначно, сдадут начальству, разделят на всех. Смысла нет. Закинул мешок обратно на плечо, пуда полтора деликатесов, там даже икры пара банок есть. И десять плиток шоколада кондитерской фабрики имени Крупской. Возвращаться на квартиру не хотелось, оставлю в штабе, хотя и не хотел заходить.

Машина меня уже ждет на углу, можно просто сесть и уехать. Надоел мне этот рюкзак, забрасываю его в кузов, открываю дверку, там доктор заплаканная сидит, бинтами слезы вытирает.

— Эй, в чем дело? — спрашиваю.

Тут мне преподносят новый вариант вечного сюжета — красавица и чудовище. Оно ее домогается, а она сопротивляется. И вот она ездила с тетей посоветоваться, и та дала ей дельный совет — расслабиться и получить удовольствие. Ухмыляюсь, соглашаясь с тетей.

— Кто у нас претендент на девичье тело? — интересуюсь между делом.

Доктор мило покраснела и вложила завхоза медсанбата. Да, мезальянс получается.

— Еще минуту, — говорю им.

Метнулся к штабу, забрал орденоносный китель. Хомячки совсем стали счастливы.

— Поехали! Сначала доктора завозим в медсанбат. Приедем — разбудишь.

Но проснулся раньше. Нас остановил какой-то особо бдительный патруль.

— Ваши документы!

Черт, если валить их здесь наглухо, то и девочку доктора надо убирать. Водитель тоже не жилец при таком раскладе, но его не жаль, смерть — дело мужское, привычное. Но ведь и они еще ничего не сделали, просто им повезло, попали во вторую линию, не на передовую.

— Вам формы НКВД недостаточно и пропуска от Управления по области?

— Нет, недостаточно, — отвечает.

Нет, есть люди, которые меня достаточно хорошо знают и не боятся, но этот-то откуда такой смелый? Да пехотный старший лейтенант уже бы извинился давно, козырнул, езжай куда надо. Какие документы показать. За подписью Ворошилова или удостоверение от Берии?

Подаю — член особого трибунала. Даже не вздрогнул.

— Проезжайте, — говорит равнодушно.

Ничего не понимаю.

Приезжаем в медсанбат, с сразу доктора под локоток беру, пойдем к завхозу. Вот здесь реакция нормальная — сразу видно, наш человек, советский, увидел чекиста, сразу его пот прошиб.

— Мы с доктором подружились, — говорю, улыбаясь при этом исключительно похабно, — а о друзьях принято заботиться. Вот я и забочусь. Вы уж за девушкой присматривайте, а если к ней кто-то приставать вздумает — только подумает даже, сразу мне сообщайте. Уж я его! Я в трибунале работаю, возможности есть. Сильно на вас рассчитываю, на вашу сознательность и бдительность.

Вытер он испарину, заверяет меня — все будет хорошо. Ну и ладно.

— На, возьми мой парадный китель, повесь у себя в комнате на плечики. Будет всех ухажеров отпугивать. А найдешь человека по сердцу — вернешь.

По дороге к девочке доктору еще три девицы присоединились. Зашли к ней все вместе, а то вдруг мы будем целоваться, а они не увидят. Развернула доктор сверток, зазвенел он серебром. Да, не поскупились хомячки на медали — две «За отвагу», юбилейные РККА, полный набор, почетный чекист, ведомственных полный ряд. У наркома столько не будет. Так у него хомячков нет, только товарищ Сталин…

Девушки оцепенели, можно было ко всем сразу приставать, успех был гарантирован.

— Все, никаких проблем у тебя не будет.

Надо поддерживать репутацию. Зашел к главврачу, оставил ему предписание — раненых из шестой бригады выписывать на плацдарм, по новому месту дислокации. Здесь тоже с делами закончено. Половину рюкзака нашим раненым раздал, вторую девушкам оставил. И налегке двинулся в зерносушилке.

В Ивановке все при виде меня впали в экстаз. Комиссар завтра устраивал грандиозное шоу — с киносъемкой и журналистами. И я, такой красивый, непременно попаду в кадр. Войду в историю. Что-то не хочется. Переоделся в полевую форму, ватники у нас все кончились, завернулся в плащ-палатку и слился с личным составом. Вернулся.

— А наград у черного капитана во всю грудь. В нашем медсанбате у него невеста работает, так все раненые к ней ходят на его китель смотреть. И даже завхоз там честный, потому что не терпит черный капитан обмана…

Вот это скорость передачи информации, подумал я, и уснул окончательно.

С хмурым и дождливым утром меня примирил завтрак и наличие плащ-палатки. Гостей прибыло — никогда не видел столько генералов и комиссаров. Два командира дивизии, кто-то из штаба армии, сам командующий, из штаба фронта, и комиссары, комиссары, сорок тысяч комиссаров.… Это не я, это Гоголь. Слегка преувеличил, но человек двадцать их точно было.

Пехотный полк построили, знамя обвисло под дождем, оператору не нравится, оно должно развеваться.

— Пусть они его склонят, а наш комиссар будет его целовать, не все же ему начальство в попку чмокать, — предлагаю мизансцену.