Станислав Лабунский - Зима стальных метелей

Выложили трупы в ряд, чисто в пропагандистских целях. У нас три бойца погибли, четверо ранены.

Соломин на меня смотрит вопросительно, не понимаю его.

— Вот она, твоя минута славы. Нам столько орудий не надо, тем более противотанковых. И гаубицы не сможем использовать, ни тягачей, ни корректировщиков огня, ни разведки. Надо трофеи сдавать в штаб дивизии, и получать табак и водку, — говорю ему. — Что смотришь, ширинка у меня застегнута, только что проверил. Спрашивай, если что-то непонятно, разрешаю.

— Жителей спасти можно?

Вот что его гнетет.

— Можно. Несколько вариантов есть. Только не нужно. Хотя детей и девиц жаль. Просто нам всем не повезло. Трудно жить в эпоху перемен, а мы прямо в нее и угодили.

— Как?

— Самое простое — вырезать Смольный. Потом объявить об отделении региона от СССР, согласно праву наций на самоопределение. И заключить с немцами и финнами мир. Только потом надо будет Москву и Куйбышев брать — товарищ Сталин ничего не прощает.

Пригорюнился комполка.

— Просто плюнь ты на все, твоей вины здесь нет, а свое дело мы исполняем, и весьма хорошо, — успокаиваю его.

Они живут в чужих квартирах, хозяева которых тоже стали не нужны. Тех убили раньше, этих убивают сейчас. Через пятьдесят лет в далекой Камбодже выпускник Сорбонны прикажет забить мотыгами всех пенсионеров. Во всей стране. Такой вариант реформы социальной сферы. Реал жесток, братцы-смертники.

— Песню запевай!

— Эх, яблочко!

За всеми хлопотами наступил ноябрь. Первого числа опять урезали паек. Ладно, мы от армейского снабжения не зависели, даже остальные полки дивизии подкармливали. Быт у нас устоялся, каждый батальон занял по отдельной деревне, роты и взвода расположились в центральном укрепрайоне.

А на фронте становилось все хуже и хуже.

Советское командование вело свою войну, не обращая внимания на немцев. Не все генералы были дураками, только их фронтом командовать не ставили. И рулил Хозин, как хотел, а хотел он только успеха любой ценой, и орден во всю грудь персональный. Местом прорыва немецких позиций командующий фронтом выбрал Невский пятачок.

28 октября пришлось закончить Синявскую наступательную операцию. Официальные потери составили 55 тысяч человек. Дата и цифра взяты с потолка, просто командование в этот день узнало, что немцы идут на Тихвин, и призадумалось — чего им там надо?

Наше армейское командование решило посмотреть, что там его части делают. В дивизию приехал кто-то из армейского руководства генерал Хренемувзад. Таких генералов много было. Приличных полководцев, кого имело смысл запоминать по фамилиям, было много меньше, да и гибли они чаще. На совещание к комдиву вызывали и нас — командира полка, комбатов, начальника штаба и комиссара, как же без него. Наши замполиты, правда, очень быстро нашли свою нишу в руководстве — попробовал бы какой-нибудь старшина не доставить вовремя горячий обед на позиции — да его бы обсудили на собрании, ту же расстреляли и выговор занесли бы на могильный камень.

Короче, они занимались снабжением и распределением.

Второй батальон закончил уборку капусты с брошенного поля, и мы взяли с собой в штаб дивизии четыре грузовика кочанов. Сами по кабинам расселись, кто-то в кузов залез, и поехали. Дивизия о наших делах знала, но хранила гордое молчание. Молча ела картошку с салом и курила махорку из Шлиссельбургских складов.

На общем фоне озабоченных командиров наш полк выделялся чистой формой, выбритыми подбородками и подтянутым видом. На ремнях у всех кроме табельного «ТТ» висело по немецкому «Вальтеру». И у меня тоже, не рискнул брать «Маузер».

А то попросят посмотреть, а там надпись: «… от Троцкого». Зачем неприятности без причины? На нас и так все косились, некоторые — довольно злобно.

Представитель армии начал речь говорить, о единстве армии и партии. Начал пристраиваться поспать — комполка стал толкаться. Как дите малое, право слово. Он меня толкает, я — его, короче, мы соседнего комполка на пол уронили.

— Что там у вас происходит? — злится комиссар дивизии, завидует нашей веселой возне.

Надо выкручиваться.

— Планируем разгром немецкого укрепрайона на Черноручье, совещаемся с соседями, раз увидеться довелось, — вру и не краснею.

Не ругайте, мама, что иду не прямо, не в моем заводе нынче глазки опускать. А что порой не без греха, так где возьмешь смирней? Казарма не растит святых из молодых парней…

— Увлеклись немного, только данных все равно не хватает, — продолжаю. — Виноваты, исправимся.

— Плохо знаете противника! — армеец включается, услышав знакомые слова «нет данных». — Надо самим вести разведку, а не ждать данных от армии.

Не стал ему возражать, что в армии целый разведотдел боевой паек имеет, без всякой на то причины. Мне оно надо? Я что, хочу правду найти?

— А зачем вам Черноручье? — один из свиты спрашивает, такой же подполковник, как и я. — Там ведь одни болота.

Стратег гнойный. Разозлил он меня, нервы ни к черту.

— Ты, — говорю, — с вашим богом договорился, что зима будет теплой? А когда трясина промерзнет, и на меня навалится восьмая танковая дивизия вермахта всеми танковыми полками, чем ты мне поможешь? Эти парни Псков сходу взяли, помнишь об этом? А от меня до Волхова тридцать пять километров — час езды на «КВ». У них десятый полк ими укомплектован.

Даже сон пропал, точно, надо начинать гулять перед отбоем — свежий воздух, все дела. Комдив еще что-то говорил, но армейцы больше рта не раскрывали. Им хватило общения с нами.

Наши машины разгрузили от капусты, пожал нам полковник руки, вздыхая тяжело, и отпустил восвояси. Типа посовещались. А у Хозина с его бесконечными атаками на пулеметы, на мины, под артиллерийским огнем, возник дефицит пушечного мяса. Ну, резервы фронта еще были о-го-го, и не долго думая, генерал-лейтенант вывел с плацдарма под Ораниенбаумом четыре дивизии. Они присоединились к Невской оперативной группе. На Невском пятачке дела обстояли смертельно. Не плохо, просто смертельно. Из прежних четырех дивизий выжило всего полторы тысячи человек. Из всех. Кому интересен процент — можно посчитать самостоятельно. Немногие там выживали, это точно. Кто под Дубровкой жив остался, тот заново родился. Солдатский фольклор.

В этот момент генерал армии Мерецков набрался смелости позвонить генерал- лейтенанту Хозину и побеспокоить его сообщением, что от 44й стрелковой дивизии осталось семьсот человек, а задача по выходу к Грузино не выполнена. Генерал-лейтенант высказал свое недовольство черным военным матом. Генерал армии промолчал в тряпочку. Он еще слишком хорошо помнил, как недавно летом расстреляли товарища Павлова. Тоже генерала армии. Звания в Красной Армии ни хрена не значили. Как и советской и российской. В начале третьего тысячелетия пайки и звания делят два гражданских типа, и ничего, справляются. Правильно, не доверять же военным действительно что-то важное. Товарищ Сталин тоже так считал — пусть в атаку ходят, педерасты стратегические.