Андрей Посняков - Черный престол

— Пожалуй, — мрачно кивнул тот. — Но может быть, для начала вырвать ему язык, чтоб не орал? Всё равно ведь ничего не скажет.

— Я скажу! Скажу! — закричал пленник. — Всё, всё, что вы хотите! Это всё Утема, гад…

— Если хочешь говорить, то говори тише. — Поморщившись, Хельги прикрыл ладонями уши. — Так кто такой этот Утема-гад?

— Да вы уже убили его… — Парень невесело скривил губы. — Это родич мой. У нас за Почайной селенье. Зимой — всё больше охота, весной — посад, осенью — урожай. А вот летось… Летось и подбил меня Утема в Киеве полиходейничать. Говорил, мол, летось купчишек в Киеве много, да и люду разного приезжего… вот и хорошо можно поразжиться кольцами да браслетами.

— Ну и как? — усмехнулся Хельги. — Поразжи-лись?

— Да немного. — Пленник пожал плечами. — Поначалу-то, в прошлое лето, неплохо было. Мечислав — хозяин корчмы со Щековицы — с нами в доле. А вот с тех пор, как прибился к Мечиславу Ильман Карась с Ладоги…

— Кто?

— Ильман Карась. Мечислав ему что-то должен был, с давних пор еще, вот Ильман и приплыл с Ладоги, что-то невмочь ему там стало.

— А что так?

— Да я и не ведаю, что там у него за дела. Утема как-то спросил, так Ильман этот на него так зыркнул, что… Вот и стали мы на Ильмана Карася робить. Умен он, коварен, злохитр.

— Так это для вас и неплохо?

— А я разве говорю, что плохо? Ой… — Пленник вдруг осекся, с откровенным страхом взглянув на ярла. Тот усмехнулся:

— Я знаю, сейчас ты думаешь, как бы от нас убежать, но никакие мысли по этому поводу к тебе пока не приходят. Могу сказать, что и не придут, не успеют.

Парень вздрогнул.

— Еще ты думаешь об Ильмане Карасе, — как ни в чем не бывало, продолжал ярл. Он уже говорил по-славянски чисто, почти без акцента, лишь иногда путал некоторые слова. — Не просто так думаешь — со страхом. Ну-ка, дадут боги, вырвешься отсюда живым, Карась расспрашивать станет: что, где, да с кем был? Ты, конечно, надеешься выкрутиться, с Ильманом-то куда как удобней разбойничать, потому вы ему и служили, хоть и побаивались, ведь так?

Пленный молча кивнул.

— А раз так, ответь — почему?

— Что — почему? — Парень — звали его Ярил Зевота — не понял вопроса.

— Почему с Ильманом Карасем удобно разбойничать? — терпеливо пояснил ярл.

— Ну, не знаю…

Услыхав это слово, Ирландец приставил кинжал к шее Ярила.

— Да скажу я, скажу, — закивал тот. — Вспомню вот только… — Он помолчал немного, испил водицы из поднесенного ярлом корца, облизал губы и продолжил: — Ну, Карась, казалось бы, издалека, с Ладоги, а такие ходы-выходы в Киеве знает, что и нам неведомы. Мечислав проговорился как-то, будто есть у Ильмана хороший знакомец, не то из княжьей дружины, не то из близких князю людей. Долгое время не было знакомца этого, а тут вдруг, не так и давно, наверное в самом начале изока-месяца, Ильман его встретил, да встречей той, не удержавшись, перед Мечиславом похвастал, а тот уж — перед нами. Нехороший человек Ильман Карась, — глядя в земляной пол, убежденно закончил Ярил.

— Почему нехороший?

— Ну… Раньше мы как делали? Нападем скопом, дадим по башке — и всё. Ну, или подпоим в корчме, как чаще всего и бывало. А Карась — нет. Убивать заставляет. Всё больше нас, но иногда и сам тоже — нравится ему это. Вот вроде и не обязательно убивать, а он велит — убить. А в последнее время еще и распотрошит тело, словно дикий зверь, да велит в людном месте подкинуть. — Ярил Зевота передернул плечами. — Зверь он, этот Ильман Карась, волк лютый. Может, то и хорошо, что вы меня…

Хельги переглянулся с Ирландцем и взял в руку кинжал:

— Хочешь выйти отсюда целым?

Зевота часто закивал. На глазах его выступили крупные слезы.

— Я сразу же уйду из Киева, — сказал он. — И никогда больше не буду подчиняться Ильману. Хотя… Он, конечно, может найти меня и убить, я ведь про него много чего знаю.

— А ты, парень, не глуп, — засмеялся Хельги, перерезая веревки, стягивающие руки Ярила Зевоты. — Хочешь заработать? Хочешь. Тогда пока не бросай этого Карася. И не часто, скажем, раз в седмицу, как уговоримся, будешь приходить сюда, рассказывать нам про Ильмана и про все делишки его. А чтоб ты нас не обманул…

Ловким движением Хельги срезал клок волос с головы парня.

— Знаешь зачем?

Ярил грустно кивнул. Еще бы не знать! Видно по всему, этот молодой варяг, так некстати встретившийся на его пути, был страшным колдуном. А волосы в руках колдуна — верная смерть в случае неподчинения, и смерть страшная!

— Хорошо послужишь — получишь свои волосы обратно, — усмехнулся варяг, в который раз читая мысли Ярила. — А теперь иди. Про себя скажешь — убег от варяга, потом скрывался на Подоле, сообразишь.

Ярил вышел с постоялого двора, слегка пошатываясь. Охватившие его чувства были самыми противоречивыми: с одной стороны — радость от чудесного спасения, а с другой — страх перед неведомым варяжским колдуном. И что хуже: подчиняться Ильману Карасю или этому варягу — пока сказать было нельзя. Тряхнув головой, Ярил отогнал от себя нехорошие мысли и, убыстряя шаг, зашагал прочь. А когда дошел до Подола — уже улыбался, всё-таки уж слишком ярко светило солнце, и небо дышало ласковой синевой, да и от роду Яриле Зевоте было всего-то навсего пятнадцать лет.

А за Подолом вниз, к Почайне, медленно спускались девушки, неся перед собой «Кострому» — черноокую красавицу Любиму. Подойдя к реке, опустили Кострому на траву, поклонились, запели:

Пропев последнюю строчку, девушки подбежали к лежащей с закрытыми глазами Любиме и начали ее тормошить. Словно нехотя, та открыла глаза, поднялась, еле сдерживая смех, взглянула по сторонам строго, повернулась к реке, запела протяжно:

Обернувшись, Кострома-Любима сделала шаг к реке. Тут уж песню подхватили все остальные девушки — всё-таки изок-месяц был месяцем не только похорон Костромы, но и Ярилы-бога, которому, конечно, следовало воздать должное:

И вот замолкли все. Тихо-тихо стало вокруг.

А красиво как! Почайна, при впадении ее в Днепр, широка, полноводна. Берега вокруг белым песочком усыпаны, мягким, приятным, а то местечко у поймы, где девчонки собрались, от чужих глаз ивовыми зарослями укрыто. В кустах соловей поет-заливается, сладко-сладко, солнышко в небе печет, припекает. Жарко, а от водицы прохладой веет.

Подойдя ближе к воде, Любима-Кострома улыбнулась, подняла над головой руки. Подбежавшие со всех сторон девушки вмиг стащили с нее рубаху, схватили за руки, за ноги и, раскачав, бросили в реку. Вынырнув, Любима показала им язык и рассмеялась. И тут же вся пойма огласилась радостным девичьим смехом, песнями, визгом. Скинув с себя одежду, девчонки целой толпой ломанулись в реку.