Влад Савин - Восход Сатурна

Последнее было очень похоже на правду. Потому что на участке румын действительно не было ни единого выстрела. А у нас, лишь высунешься, тебя убьет снайпер. Или русские забросают минами. Или даже ударят их дьявольские «катюши». За неделю такой тихой жизни наша рота потеряла семнадцать человек. А русские каждый день орали через репродуктор о блюдах немецкой кухни. Нет, они не предлагали нам сдаваться, а повторяли: вы сдохнете тут все!

Мы знали, что группа Гота, пытавшаяся к нам прорваться, разбита и уничтожена. И что русские взяли Ростов. Что вчера капитулировала армия Линдеманна, окруженная под Петербургом. Боевой дух не то чтобы упал, но сменился покорностью судьбе. Мы просто сидели в своих траншеях, по уставу сменяя посты, в тупом ожидании, что будет.

Наконец пришло известие, что наш командующий Паулюс принял предложение русских о капитуляции. Последнее проявление порядка и дисциплины — нашему полку, как и другим, было приказано организованно оставить позиции и следовать в пункт сдачи.

Нам было уже все равно. Оставят ли нам жизнь, или расстреляют, как мы поступали с их комиссарами, коммунистами и евреями.

У русских оказался орднунг больше, чем у нас. Все это происходило на большой городской площади, ровной как стол, с развалин домов по краям на нас смотрели пулеметы. Сначала русские изъяли всех офицеров, и мы больше их не видели. Затем мы должны были сдать патроны и оружие, причем русский фельдфебель, «старшина» очень свирепого вида, придирчиво осматривал винтовку или автомат, и если находил ржавчину, вручал ветошь и масло и приказывал почистить. Пройдя этот этап, мы попадали на медицинский осмотр, где сразу отделяли раненых, больных, слишком слабых, но не расстреливали, а куда-то уводили. Там же проходила регистрация, с записью фамилии и звания, и обыск. Затем русский офицер опрашивал нас поодиночке. Не являетесь ли вы убежденным нацистом, не состояли ли в нацистской партии? Что известно вам о таковых в вашем подразделении, а также о тех, кто запятнал себя жестоким обращением с русскими пленными и мирными жителями? Некоторых сразу отводили в сторону, у кого находили партийные билеты, партийные значки или фотографии расстрела пленных, на кого указывали как на нацистов. И этих наших товарищей мы никогда больше не увидели.

Затем нас, прошедших через все это, в уменьшившемся числе, снова построили на площади. И русский офицер на хорошем немецком языке сказал, что теперь мы являемся рабочим батальоном пленных номер такой-то. И нам придется строить, восстанавливать здесь все, что мы разрушили — город Сталинград, железную дорогу, заводы… что укажут. Сейчас мы пройдем положенную санобработку в бане, получим обед и теплую одежду. Будем хорошо работать, нас будут кормить, как принято по законам социализма. За попытку к бегству, сопротивление, саботаж — расстрел. За неусердие, неподчинение, симуляцию болезни — снимается половина суточного пайка. За хорошую работу — усиленное питание. Всем ли понятно, есть ли у кого вопросы?

Вопросов не было.

Лагерь для военнопленных вблизи Архангельска.

Фюрер обещал после победы каждому германскому воину, сражавшемуся на суше, в воздухе или на море, — имение в восточных землях, и русских рабов!

Однако же не каждому и не обязательно. Те, кто совершил подвиги во славу фюрера и рейха, будут брать первыми и самое лучшее. Те, кто ничем себя не запятнал, получат на общих основаниях, в порядке общей очереди. И наконец, виновные в малодушии, но недостаточно для того, чтобы подвергнуться законной каре, получат в последнюю очередь, что останется. Если, конечно, что-то останется.

Потому в новообразованном лагере для военнопленных моряков кригсмарине, самой распространенной темой для обсуждения было: является ли действие, совершенное по прямому приказу командира, поступком, подлежащим наказанию? С одной стороны, фюрер не раз утверждал в своих речах, что германский солдат ни при каких обстоятельствах не должен сдаваться в плен. С другой же — абсолютная обязательность исполнения приказа была основополагающим правилом прусской военной дисциплины. В итоге преобладало мнение, что вне зависимости от юридических тонкостей, когда будут распределять землю и рабов, то ответственные лица своей выгоды точно не упустят, короче, лишних попросят уйти. Оттого настроение было уныло-озлобленным. Однако же до открытого неповиновения не доходило, после того как самых активных изъяли и отправили в Норильск. Что это такое, моряки кригсмарине точно не знали, но успели уже понять, что что-то страшное, куда лучше не попадать.

Подводники содержались отдельно от других. Экипаж U-251 в полном составе и четверо с U-376 во главе с командиром. Еще ходили слухи, что кого-то держат отдельно, в тюрьме НКВД. Работать не заставляли, и самыми большими неприятностями были надоевшие всем сухари с перловкой, невозможность вымыться и сменить одежду и, конечно, бессмысленное времяпровождение. И оттого тот день запомнился надолго всем участникам событий.

Началось с того, что всех подводников повели в баню. Кто-то опасливо предположил, что русские решили всех убить, закрыв двери и пустив газ через душевые. Его подняли на смех. Действительно, ничего не случилось, и процедура была приятной, после шести недель «грязной» лагерной жизни, а до того еще нескольких недель в море. Вот только после оказалось, что вместо формы кригсмарине, вонючей, рваной, изношенной, но соответствующей по уставу, на то самое место положены комплекты флотской формы русского образца с именными бирками — все чистое, выглаженное, подобранное по росту, и даже с аккуратно пришитыми немецкими знаками различия. Смотрелось как сюр. Охрана на все вопросы отвечала: гигиена, приказ, ваши старые вшивые тряпки будут сожжены, взамен можем дать лишь это. Ну а кому не нравится, может идти голышом.

Чудеса продолжались, когда вместо барака пленных отвели в столовую, где в прибранном, даже украшенном зале был приготовлен сытный обед. Поэтому подводники решили, что не иначе русские близки к капитуляции. Те, кто были во Франции, вспоминали рассказы приятелей из люфтваффе, как французы спешили вернуть сбитых летчиков. Другие же говорили про Красный Крест, на что им было заявлено, что русские никаких конвенций не подписывали, а значит, плевали они на международное право. И опять же все сошлись на том, что раз представился случай, грех его упустить, ну а что будет после, завтра и узнаем.

За столом присутствовали несколько русских морских офицеров. Когда кто-то из пленных попытался вести себя с ними как «юберменьши», тех достаточно резко поставили на место, а двоих самых упертых вывели, заломив руки за спину, мгновенно появившиеся в зале солдаты НКВД. После чего русские снова стали сама любезность, держась, однако, скорее на равных, чем свысока. На столе была русская водка и блюда не только русской, но и немецкой кухни. А русские даже не пытались выведывать военные секреты, зато охотно вели разговоры о доме, семье, причем на вполне приличном немецком языке. Затем откуда-то появилась гитара, губные гармошки… в общем, то, что творилось за столом через какой-нибудь час, выглядело как «дружба-фройдшафт» довоенного тридцать девятого года, раз уж никто из присутствующих не мог знать о временах ГДР.