Валерий Елманов - Битвы за корону. Прекрасная полячка

Как ни странно, именно она и выиграла. Оказалось действительно «навряд», то есть ни одного. Не нашлось таковых и к вечеру, хотя десятники, почуяв мою поддержку, принялись гонять их вдвое больше прежнего, словно наверстывая упущенное и мстя за те поблажки, которые предоставлялись им ранее.

Да и на занятии с ранеными, которое я ввел, никто не охал, не кряхтел и тащить на себе сыновей гончаров, огородников и нищих не отказывался. Хованский же, желая исправиться, взвалил на плечо того самого здоровенного Якима. И ведь донес. Да и позже, после обеда, стоя подле казармы, говорил с ним куда добродушнее.

— А и здоров же ты, паря. Я ить хоть и княжич, а вишь, — он с улыбкой оглядел себя, — не в коня корм. Зато ты могутный, аж завидки берут. — Но под конец, не удержавшись, все-таки попрекнул: — А когда я тебя с плеча на плечо перекладывал, ты понапрасну мне подсоблял. Я б и сам управился.

— Дак тяжко было. Я ж почитай вдвое поболе тебя.

— Сказывал же десятник — без чувств ты, — поучительно заметил княжич. — А коль без чувств, стало быть, и неча. А то не в зачет пойдет. На меня и так князь Федор Константиныч таращился всю дорогу, ажно спина зудела. Опять же вдруг и в самом деле доведется тащить тебя, ежели чего. Стало быть, надобно, яко в бою. Вот и смекай.

Случайно услышанный разговор окончательно меня успокоил. А Хованский ближе к вечеру улучил момент и выцепил меня для разговора один на один, попросив, чтоб я и с него тоже сгонял семижды семь потов, как с княжат Долгоруких.

— Значит, хочешь воеводой стать?

— Хочу, — кивнул он, твердо добавив: — И стану. Вот яко ты.

Я оценивающе посмотрел на него. А что, и впрямь может. Упрям, чертяка. Упрям и… умен, быстро выводы делает.

Правда, он понял мой взгляд иначе. Покраснел, набычился и с явным вызовом заявил:

— Ну и пущай ростом не вышел. Не всем же такими, яко ты, быть.

М-да-а, комплексует парень, явно комплексует. А что, если…

— Для воеводы рост не помеха, — пояснил я. — Слыхал я о паре великих воевод, которые повыше тебя разве на вершок были, не больше. Зато тут, — легонько коснулся я головы Хованского, — у них все в порядке было. Этим они и брали. Этим, да еще тем, что ратники в них верили. Верили и любили. — И рассказал ему пару историй про Ганнибала и правую руку Александра Македонского, Птолемея.

Оказалось, обнадежил парня, но не до конца, поскольку он, выслушав меня, со вздохом заметил:

— А все ж таки они на вершок поболе.

Я прикинул. Вроде бы ему семнадцать, шансы вытянуться имеются. К тому же помню я его батюшку. Тоже не больно-то высок, но сантиметров на десять побольше, а сын обычно отца в росте обгоняет. А чтоб вера появилась…

— Так и быть, пришлю тебе одно зелье, — улыбнулся я. — Но имей в виду: действует оно исключительно в совокупности вон с той штукой. — И указал на турник, видневшийся вдали. — Если будешь на нем висеть по два часа в день и принимать по ложке моего снадобья на ночь, на один вершок точно прибавишь, а там как знать, может, и побольше.

— Нешто и впрямь поможет? — неуверенно протянул он, но глаза уже жили надеждой.

— А ты на меня посмотри, — предложил я. — Я в твои годы таким же, нет, чуть повыше был, но ненамного, где-то на полвершка. А сейчас сам видишь, каков стал…

И заторопился к Годунову. Пора отвлечь царевича от черных дум, тем более, когда я в полдень пообещал закатить ему нынче вечером концерт, он несколько оживился, выйдя из своего оцепенения, и даже слабо улыбнулся.

Ну да, на том и базировался мой расчет. Вначале поставить перед неприятным фактом, а затем… Для того я и взял с собой гитару. Негромкие песни о любви, горящие свечи, твою руку, в смысле Федора, ласково пожимает нежная женская рука… Короче, все вместе должно вначале возбудить, а потом и побудить… кое к чему. Например, отправиться ночью в гости. Благо недалеко. И либо я вообще ничего не понимаю в мужиках, либо Федор должен клюнуть. Неважно, какие чувства при этом будут его обуревать. Пускай на первом месте окажется ненависть или желание отомстить. Авось оно поначалу, а потом…

В конце концов, Любава весьма статная дама, все при ней, и даже сверх того. Да и на лицо она ныне не сказать чтоб плоха. Скорее напротив — выглядит прелестно и как бы не лучше, чем тогда, при первой их встрече. Помог все-таки настой Петровны. Если приглядеться, можно заметить пару пятнышек, но не при таком освещении. Сумерки оказались моим союзником, хорошо все сгладив и замаскировав. Ну и вдобавок мои старания. Памятуя, что зрелость — это не только возраст, но и приличный слой косметики, я еще в Москве потратил целый день на торговые ряды на Пожаре, выбирая разные притирания, белила, румяна, прикупив заодно и какую-то жутко дорогую розовую воду у одного восточного купца в чалме.

Времени хватило — помогла послеполуденная сиеста. Все поспать, а я за тяжкие труды над ее личиком. А куда деваться — она-то сама к этому непривычная, да и накладывают тут белила с румянами неправильно, целыми слоями, словно масло на хлеб. Из меня, конечно, визажист тоже не ахти, но, воссоздав в своем воображении «боевой» раскрас девчонок-студенток из моего университета, я хоть знал, к какому результату должен стремиться. И думается, своего мне удалось добиться. Не полностью, но более-менее. Даже сама Любава, когда я подвел ее к зеркалу полюбоваться достигнутым мною результатом, осталась довольна, уважительно заметив мне, что таковского никак не ожидала.

«Я еще и вышивать умею», — почему-то вспомнился мне кот Матроскин, но цитировать не стал — не поймет.

Надо сказать, моя работа не пропала даром. Да и песни я пел не зря. Во всяком случае, ближе к середине вечера Годунов уже не морщился и свою руку из-под ее ладони не убирал. Дальше — больше: стал поглядывать на нее с эдаким вдумчивым интересом, пару раз улыбнулся, сам ладошку ее погладил… А что я говорил? Толку, что сердце лежит выше паха, — инстинкты все равно возьмут верх.

На следующее утро мой ученик выглядел куда спокойнее. Исчезла некая неприятная пустота в глазах, из чего я сделал вывод, что сердечная рана перестала кровоточить. Разумеется, для ее окончательного зарубцевания нужен не один день, но это меня волновало меньше всего, ибо денечки эти у нас в запасе имелись.

Откуда ж мне было знать, что спустя всего двое суток Любаве придется срочно переквалифицироваться… в сиделки.

А всему виной Чемоданов с его занудными причитаниями: «Озябнешь, застудишься, сыро кругом…» Вот Федор и уступил его настойчивым просьбам одеться потеплее. Убил бы этого заботника. Впрочем, и я хорош. Хоть и подметил по некоторой неуклюжести Годунова, что он одет не совсем по сезону, чересчур тепло, но не стал заострять на этом внимание. И, как неизбежное следствие, мой ученик изрядно вспотел, а там шапку долой, кафтан нараспашку, ну и заполучи по полной программе…