Валерий Елманов - Битвы за корону. Прекрасная полячка

— Ну хотя бы пускай удвоят цены, — взмолился Мнишек. — Хлопы в деревнях, видя, что перед ними иноземцы, всегда норовят содрать втридорога.

Дьяки вновь выжидающе уставились на меня — удваивать или нет.

«Еще чего, перебьются», — закусил я удила и заявил:

— Ничего удваивать не станем, а поступим проще, отрядив с ляхами для закупок в пути по подьячему из разных изб приказа Большого дворца. Опекунский совет не возражает?

Бояре важно закивали, я удовлетворенно кивнул и распорядился:

— Все. Теперь считайте.

— Погодите! — отчаянно выпалил ясновельможный. — А далее-то им как? Иным недалече, но кое-кому добираться аж до Варшавы с Краковом. Неужто мы так и бросим их?!

— Припасов с собой на дорогу дадим, — встрял дьяк Кормовой избы.

— Точно! — просиял я и благодарно улыбнулся дьяку.

— И все?!

— Ну хорошо, — устало отмахнулся я, довольный, что решили основное. — Тем, кому далеко ехать, выдадим по… алтыну.

— Как?! Три гроша?! Хотя бы по тридцать злотых, никак не меньше.

И снова началось финансовое сражение. Нет, ей-богу, если б пана Мнишка отправить куда-нибудь на торжище, цены б мужику не было. Вон как разошелся: усы торчком, глаза горят, щеки от азарта разрумянились. Поневоле залюбуешься. Да и я со стороны, наверное, выглядел так же. Словом, сошлись два еврея на ярмарке. Остальные только глазами хлопали.

В конце концов сговорились на трех злотых, после чего оба выжидающе уставились на остальных присутствующих. Те охотно закивали. А что скажут дьяки? Те считали быстро, и вскоре Власьев, заглянув в записи одного, затем другого, бодро доложил:

— Ежели лошадок с одежей долой, выходит, считая на проезд опосля, две тысячи триста… — Он запнулся. — Тута не сходится чуток, разнобой у них в один рубль, а у кого верно — не пойму. Пересчитать надо.

— Да бог с ним, с рублем, — беззаботно отмахнулся я. — Ну что, бояре? Думаю, потянет казна аж две с половиной тысячи рублей, а?

— Две триста, — поправил Афанасий Иванович.

— А мы паненкам по лишней редьке купим да по моченому яблоку, — улыбнулся я и вновь осведомился: — Так как, приговариваем?

Все дружно закивали, соглашаясь.

— Вот и славно. А чтобы сборы были побыстрее… Полагаю, старейшим боярам и ясновельможному пану не к лицу заниматься такими мелочами, а потому, с вашего дозволения…

И я, по очереди тыча пальцем в каждого из дьяков, принялся диктовать первоочередные задачи по налаживанию бесперебойного и четкого обслуживания «невинных страдальцев». По моим расчетам, отъезжающих должны обеспечить всем необходимым в течение трех дней. Желая обойтись без сбоев, я даже выделил в помощь каждому приказу и избе по три десятка гвардейцев. Да еще полусотню в качестве вестовых, чтобы они уже нынче объехали всех поляков, указанных в моем списке, для оповещения, где им выбирать коней и куда явиться для получения ткани на платье.

Покончив с этим, я посчитал, что заседание можно и закрыть. Однако не тут-то было. Едва мы отпустили дьяков, как встрял неугомонный пан Мнишек. Очевидно, осознание того, какая уйма денег уплыла мимо его кармана, продолжало терзать его душу, и он не выдержал. С трудом изобразив улыбку на лице, он затараторил, что, коль все так замечательно складывается и в казне осталось более ста шестидесяти тысяч талеров, [43] Талер — серебряная монета Речи Посполитой. Содержала 24,3 г серебра, то есть равнялась 35,73 копейных денег. он хотел бы напомнить присутствующим об обязательствах покойного государя. Дескать, они до сих пор не выполнены ни по отношению к нему самому, ни по отношению к молодой вдове. Сделав паузу, он выжидающе уставился на меня.

Вот те раз! Вообще-то я далеко не самый старейший в этой компании. Разве что самый говорливый, да и то вынужденно. Лишь потом дошло — у него два голоса, и у меня теперь тоже. Если все они «за», автоматически получается большинство, вне зависимости от мнения остальных. Ну-ну.

— А с этим, ясновельможный пан, мы торопиться не будем, — вежливо ответил я, напомнив, что завтра тяжелый день в связи с захоронением тела государя в одной из стен Архангельского собора, а потому хлопот полон рот. К примеру, надлежит проверить, все ли меры безопасности приняты, поскольку народу в храме окажется ой-ой-ой и возможно всякое, и надо побеседовать со стрелецкими головами. Да и с духовенством тоже требуется перемолвиться.

На самом деле за церемонию я не беспокоился. Еще неделю назад по Москве был во всеуслышание объявлен день погребения, равно как и то, что присутствовать на церемонии, в связи с обилием желающих, смогут далеко не все из простого люда и ворота Кремля будут закрыты. Но, памятуя, как горячо любили его люди, Опекунский совет порешил дозволить находиться в храме представителям всех посадов, равно как черных и белых сотен, ну и десяти наиболее именитым гостям из торговой сотни. Более того, уже составили и списки тех, кого будут пропускать в храм.

Словом, за порядок можно не переживать. Но мне был необходим тайм-аут, свободные полдня, чтобы прикинуть, как лучше строить беседу с ясновельможным и побудить его послать гонца за брачным контрактом в Самбор.

Мнишек послушно закивал, соглашаясь, и даже как будто обрадовался этой отсрочке. Не иначе как решил попытаться договориться со мной заранее. Так оно и вышло…

Ясновельможный пан дал мне ровно столько времени, чтобы я успел поесть, появившись на моем подворье через пять минут после того, как я навернул постных щей вприкуску со столь же постными пирогами. Правда, начинка в них имелась — грибная, ягодная, капустная и так далее, но с мясом не сравнить. Хорошо, что к ним можно было добавить мед и уйму фруктов, иначе встал бы из-за стола голодным, а так ничего, терпимо, и в свой кабинет я прошел относительно сытым. Но кофе выпить не успел — принесла нелегкая Мнишка.

Из приличия пан поначалу осведомился о моем самочувствии (словно он не видел меня на заседании совета) и все ли я продумал, обеспечивая безопасность присутствующих на похоронах. Самый главный вопрос, о деньгах, он задал третьим по счету. Мол, тайный уговор между нами, конечно, остается в силе, но в столь важном вопросе, как выполнение финансовых обязательств покойного государя по отношению к ним, я обязан его поддержать. Разумеется, не безвозмездно. Он понимает, за все в этом мире надо платить, и готов не поскупиться, дав мне десять процентов от полученного серебра.

«Растешь, Федя, на глазах растешь, коль до отката сподобился», — мысленно поздравил я себя.

Вот только ошибся ясновельможный. Я — не чиновная крыса России начала двадцать первого века. Обворовывать казну не с руки, тем более в настоящий момент в ней пока куда меньше денег, чем в моих сундуках. Но отказывать напрямую не стал. Нельзя, иначе он пойдет к Романову, Нагому и Мстиславскому, и тогда… всякое может быть.