Андрей Саргаев - Партизаны Е.И.В.

- Можно. И рекомендую дольку между ломтиками сыра положить.

- Да вы гурман.

- Куда уж мне. Обычная экономия - обильная закуска крепость крадёт. Вот и ищем компромиссы.

- Что, краёв не видишь?

- Разве его полными стаканами пьют, Фёдор Иванович?

- Будешь меня учить? Эх, Денис, морская душа, ничего ты не понимаешь в таинстве красногвардейского пития. Ваня, друг мой, забери у Давыдова бутылку.

- Сей момент! - слегка подвыпивший старший лейтенант Лопухин изобразил шутовской поклон, но выполнять просьбу не спешил. - А благородному идальго дону Теодору не трудно самому протянуть руку за новым сосудом с сей благодатной влагой?

- Прибью, - пообещал капитан Толстой.

- Не прибьёшь, тебе вставать лень.

- Тогда завтра.

- Завтра нельзя, у нас по плану разгром фуражиров в Завершье.

- Значит потом. Запиши, а то забуду.

- Угу, - коротко кивнул начальник штаба и сверился с записной книжкой. - Это пятьдесят восьмое обещание.

- Весело живёте, господа, - с лёгкой завистью произнёс капитан-лейтенант Давыдов и рухнул лицом в заранее расстеленное опытными красногвардейцами сено.

- Слабоват морячок оказался, - прокомментировал Фёдор Толстой. - А вот когда мы Мишку пить научим?

- Никогда, - младший лейтенант Нечихаев, расположившийся у стога с крынкой парного молока и тёплым ржаным караваем, аккуратно промокнул губы платочком. - Как полковничьи эполеты получу, так обмоем, но не раньше.

Отряд Дениса Давыдова, сопровождаемый шляхетским ополчением Сигизмунда Пшемоцкого, встретился с батальоном капитана Толстого близ Дрогичина, куда красногвардейцы передислоцировались из Царства Польского. Там стало слишком тесно для широкой души Фёдора Ивановича, да ещё стал досаждать недавно сформированный корпус предателя Понятовского... Пришлось уходить с боями, благо имелась веская причина - французы начали сбор урожая на брошенных полях, и помешать им в этом архиважно и архинужно.

Встретились, и после короткого марша заняли давно облюбованную Нечихаевым деревушку в самой глуши лесных болот. Кругом топи, а крохотная вёска из пяти домов забралась на редкий в сих местах бугорок, жителями почтительно именуемый горой, и знать не знает про великое иноземное вторжение. Складывалось впечатление, что о многолетнем вхождении в состав Российской Империи хитрые полещуки только догадывались, высовывая нос лишь на ближайшие ярмарки за солью и железным инвентарём. Может и знали... Кому они вообще нужны?

Сегодня день отдыха и праздника - красногвардейцы на прошлой неделе перехватили направлявщийся к Наполеону под Бобруйск груз с вином, но никак не выпадало оказии распробовать трофей. А тут такой случай подвернулся, грех не отметить! Тем более шляхетское ополчение везло с собой спасённые из французского плена свиные туши. Поначалу их предполагалось частью засолить, а частью пустить на колбасы, заодно расплатившись мясом за постой, но судьба распорядилась иначе. Дымят костры, шипит над углями насаженная на сабли свинина... И звон бутылок, перемежающийся русской и польской речью.

Кстати сказать, примкнувших к партизанскому отряду шляхтичей сейчас вряд ли узнали даже близкие родственники. Округлились лица, исчез голодный блеск в глазах, более приличествующий забитому европейскому крестьянину, чем потомственному дворянину древнего рода, весело зазвенело в кошелях золото и серебро, как петербуржской так и парижской чеканки, и добротности одежды смогли бы позавидовать многие поколения благородных предков. И если бы не одно печальное обстоятельство...

Но встретившихся давних знакомцев мало волновали печалящие храбрых панов обстоятельства. Толстой и Лопухин помнили Мишку Нечихаева, тогда ещё совсем мальчишку, по совместной диверсии в эскадре покойного адмирала Нельсона, а капитан-лейтенант Денис Давыдов был знаком красногвардейцам по персидскому походу. Славные времена не менее славных побед!

- Ладно, Миша, насильное приобщение к питию - суть грех большой и неотмолимый! - Фёдор Иванович воздел вверх указательный палец в подтверждение своих слов. - Но избиение вражеских фуражиров, есть дело благостное и патриотическое.

Мишка рассмеялся - капитан Толстой за прошедшее с начала военных действий время отпустил бороду, и более всего походил не на боевого офицера, а на вещающего с амвона священника. Даже интонации почти те же самые. Но смех смехом, а французских хлеборобов, относительно безнаказанно орудующих на поспевших полях, требовалось примерно наказать, дабы их пример послужил наукой прочим незваным агрономам.

Тактика "выжженной земли", принятая государем Павлом Петровичем, давала свои результаты, но так называемая "Великая армия" Наполеона оказалась подобна спруту - её щупальца расползались по сторонам и хватали всё, что только подвернётся. Одними из таких щупалец стали отряды посылаемых на поля фуражиров, охраняемых весьма солидными конвоями пехоты и кавалерии. Иногда уборочная страда доходила до артиллерийской перестрелки, но, слава Богу, Нечихаев этого пока не видел.

- Прибьём мы их завтра, Фёдор Иванович.

- Хорошо бы так, Миша, - согласился Толстой. - Может быть молебен организовать?

- Вряд ли получится, - младший лейтенант посмотрел в сторону крохотной православной церквушки, занятой батальонным священником отцом Михаилом и примкнувшим к нему ксендзом Станиславом. - Да и зачем людей перед делом тревожить?

Фёдор Иванович проследил за взглядом Нечихаева и с некоторым беспокойством заметил:

- Не прибил бы батюшка своего оппонента. Пойти посмотреть?

- Бросьте, сами как-нибудь разберутся. Да и нужно ли армии вмешиваться в межконфессионные отношения? Без приказа, я имею в виду.

- Наверное, ты прав, - согласился Толстой. - Но всё равно стоит проверить.

Командир батальона напрасно беспокоился - священники вовсе не собирались устраивать религиозные диспуты, плавно переходящие в рукоприкладство, а предпочли более взаимовыгодные отношения. Открытая бутылка слабенького анжуйского вина так и осталась стоять позабытой. А изумительные по вкусу кровяные колбаски, принесённые деревенским попом отцом Иваном, совсем остыли - увлечённым учёной беседой святым отцам не до выпивки и закуски.

- Смотри, Станислав! - батюшка крутанул в руке трофейную драгунскую саблю и поднёс её к самому носу ксендза. - Видишь, как выщерблена? Вот, друг мой! А ты во сколько её расценил? Извини, Стас, но первая же инспекция из Священного Синода нас с тобой взгреет за нанесённый государевой казне урон. Тем более, что мы видим?

- Саблю.

- Дрянь мы видим, отец Станислав, а не саблю. Жалкая поделка военного времени, которая годится только на переплавку, но никак не в качестве оружия. Такие вещи, любезный друг мой, оцениваются исключительно по весу. Какие три рубля? Восемь копеек в лучшем случае!