StEll Ir - История Любви. Предварительно-опережающие исследования

– Ах и ах! – произнесла Настасья Димитриевна, очутившись одним прощелком разом на двух. – Дети, вы бы хотя отвернулис..са! Скажи им, Поликарп!

– Пусть посмотрят, не каждый день… – смилостивился голым перцем над кубиками младшой Поликарп. – Да и ведут себя смирно… не мешают мне… собирать…

– Сунь ей в зад, Дрон! Чего уж там… – посоветовал Сегод-великан, чуя, как нарастает балда в штанах на жену, и подумывая, до какой бы податься из кум.

– Не, в зад не войдёт, – поразмыслил вслух Андрюха Сергеевич. – Да и никогда не входил, сколько пробовали. Не та конституция!

– Да что вы такое говорите, дядька Андрей! – ни с того взвилась за матушку Лидочка. – Маменька пялится в зад! И с папкой умеет и так… Удумали нам – конституция!

– Лидушка, не гоношись! Оо..х!.. – рассмеялась, не вынесла надеваемая на обоих Настасья Димитриевна и прижалась распахнутым воротом, да сосками воспрявшими к волосатой груди Ивана Василича. – Дядька Андрей шутит же издевается над тобой, над дитём, а ты веришь ему!.. Ох!

Настасья Димитриевна напружинилась и выпустила попой созвучный её настроению «ох».

– Ох-та! – Андрюха завёлся вконец. – А вот я те заткну! Пробку в ту уту-крякалку! Правда, нешто, Лидушка, гутаришь – даёт мамка в зад направо-налево подряд? Не стесняется?

Андрюха Сергеевич вынул свово гоношистого из намокшей прощелины и подставил к Настасьиному мало-дуплу…

– Ох-ох-ох… – запричиталось Настасьюшке, как стал давить головой в узкий стан. – Саша… Сашенька… помоги, моя девочка…

– Да ну вас ко всем сразу странникам! – осерчал и на мать Александр. – Какая вам девочка!

Но залупу Андрюхе промазал маслом льняным пополам с розоцветом.

– Ну, так конечно пойдёт! – довольно заржал когда-то давно агроном, а теперь председатель колхоза «Повызревший Мак» и в один отважный качок вгнал в таку глубину, что Настасьюшке небо с овчинку повиделось и у горла дыханье свело…

– Вот и хороша! И достаточно! – стал заливать между ног из насоса горячего Иван Василич молочные реки Настеньке в кисельные берега. – А и люба же ты, Краса-Настенька, а их… ххх… ха!.. ха… ро… шшша!!!

– Ой-ой-ой!!! Удружил!!! – сполошилась и Настьюшка на полсела. – Ай, схорошилось!.. Аой, хорошо-ооо!!! Ой, Дрюшенька, держи крепче за зад!! Ой, Ванюш, о-о-о… О!.. О… до-о-олееел!!!

Заколыхала трандой, затрясла на коленки себе хрустальными ручейками, да каплями, да запричитала по разному…

Уж Андрюха смеялся над ней: «Подержись-подержись, душа-Настенька! Вот щас в жопу тебе натрушу!». И сжимал до бесчувствия булки ей. Сильно бил бёдра в бёдра, пока… Пока и сам не пошёл выходить в небо вон. Захлестал на большой глубине, да и поудобрил тропу…

…И ещё по разу удачно пришлось, хотели под смех и по третьему было пустить, да утомилась Настасья Димитриевна рачки стоять, а тут до случая впрыгнул в избу вестовой от верховода Малосадовской партизанщины.

– Сашка, дуй на патриарх-комитет отряда нашего! Заждались уже, бум с тибя недоимку сымать, сукин сын!

– Ну, ты не сильно-то горячись, остружка вершковая! – поостудил чуть Санька вестового, как свово младшекашника. – Ремень поправь и галстух-ал затяни, не болтался чтоб… пионерская тля!..

– Тоже мне, комсомол на подполье повыискался… – заурчал подобиделся вестовой. – Сегод Балахвар, дай ему подзатыльника от меня, чтобы знал пионерию забижать…

– Собирайся тогда уж, Настасьюшка! До Кусюнов пробираться, поди, повышел весь срок! – домовитый хозяин Проймочка приложил руку к жинке на мягкую белу грудь, да пояснил её старым товарищам и своим гостям: – Ныне Кусюны знатн разводят кисель! Мы второй дни повадились… Так не обессудьте, Ванька-Андрюх, пожалуй, валите нах…

– Я задержусь!.. – не согласился Иван Василич. – Охота с дороги поспать…

– А я и вовсе с вами! – поддержал сопротивление Андрюха Сергеевич. – Как председатель я натуру сблажил, а как народный представитель должен уведомиться, каков вкус киселя Ийи Сидоровны!

На том и порешили.

Санька малой выскочил из избы вон первым стременем, да помчал к патриарх-колтуну на задворках у клуба устроенного сейчас по причине подпольной войны.

Были в сборе, да и подзаждались уж все.

– Что – прибег, полунощный приблуд! – поприветствовал строго основную причину собрания верховод партизанщины Приезжий Илья Громовой.

– Я готовый ответ держать! – доложил Санька зло по форме, да с пылких ног. – Так ты, дядька Илья, не суй ране времени мне в вину, залихватская выскочка!..

Чем и вызвал улыбок пробег по устроенным к стенкам рядам.

– А куда ж тебе сунуть?.. – не удержал, рассмеялся Илья-верховод, не ждавший нынче отпора себе.

– Правильно, всыпь ему, Шурка, за ворот гороху! – поддержал Саньку, пряча улыбку в усы, грамотей комитетский Филлип Артамонович Дойка. – Неча с ходу тревожить презумпцию!

Комитет загомонил, восседаючи на пустых бидонах и срубленных пнях. Одна гостья из Нежно-Волья, прохожая Ломка Наталья Федотьевна сидела по-скромному, на стуле-плетёночке. Она по случаю и по незнанию Санькиных ночных шкод согласилась вполне адвокатствовать у истязаемого комитетом мальца.

– Сегодня на комитете один лишь экстра-вопрос! – со всей серьёзностью рубанул рукой вспрявший на воздух пожилой активист Конохват Микаэл Джонотанович. – О ночной недоимке Лександера Проймочки и о неприветливости его ж…

– Собрание считаю открытым, – заявил Илья Громовой. – Валтазар, доклади…

Санька вышел на круг и с нарочитой бесшабашностью заковырялся в штанах.

Лапанька Валтазар Еремеевич встал, откашлялся, ровно в трубу, отправил до долу штаны у Санька, наставил струк и забасил со своей косой сажени.

– Ну, что тут говорить, сплошал Сахатко… Намедни в ночи, как назначенный, был отправлен в дозор подрывать семейно доверие и гоношить в медленно крадущихся на Седьмицину Пядь ночных поездах…

– Да ты не зори, увалень! – вспыхнула Наталья Федотьевна поперёк. – Не с ходу давай, утерпись!!

– Не встревай, Натали! – осадил адвокатку Илья-верховод. – Ты здесь представитель официоза, а не комитет матерей! Дадим слово тебе…

– …Нагоношить-то он, Сахатко, нагоношил… – продолжил свой крепкий влаз Валтазар. – Взял уже в оборот достойно молодую семейку из подкреплённых уж года как три. К ним забился в купу под видом горемыки-мальчонки котомочного и свой начал соблазн… На соблазн его поддались легко и муж-кандидат, и невестка-студентица той жены-воспитывательницы. Но особо на искус пошла эта сама жена и тем более мать! Кх-хэ!.. Ей добрал Сахатко оборотами, да своими прикидками так, что не уследила она за своейной дитёй, и трёхлетка Эльвира, по батюшке Метростроевна, отправилась в странствия, в одинокую, по железному поезду. Сахатко же, партизанский наш сын и брат, не обратил! Ноль-внимания на недоимку ту, упустил… как заботен был очень студентицей… Эх и кха!.. И пока вкругаля развлечение шло под пролетающий, как говорится, в окна перрон, то малолетнее баловство добралось до иного совсем конца поезда и наделало там переполох… Не обозвавши имени-отчества, рассеивало плач и тревогу на весь больше не спавший вагон и требовало доставить к нему материнское начало, которое временем тем беззаботно с Сахаткой, да и с невесткой еблось… А как вскрылась недоимка та, да семнадцатилетняя мать бросилась в слёзы не по причине оргазменной, а по причине случающегося ещё с женщинами недоверия к составу железных пламенных поездов!.. Ага… Так и обыскались потом друга друг те два полюса полевого волнения, не использомамши даже средств аварийной связи с бригадиром кондукторов… Сахатко же, по устранении этого своего наставшего на весь поезд производственного деффекту, был, к тому же, немилосерд с приставшим к нему на законовых обстоятельствах бригадир-ревизору, чем и оказал дополнительно к жутко-конфузу свому вдобавок и неприветливость… гавнюк... Ух! Я кончил!..