Михаил Королюк - Квинт Лициний

Расслабившись, устало закрыл глаза и перебрал в уме события последних часов. Ну что ж, теперь я точно знаю, что небывалое бывает.

Из плюсов – чудесное перемещение в детство, как и было обещано. Мне сейчас сколько? М-м-м… Четырнадцать, через пару месяцев будет пятнадцать. Чудный возраст, здоровое тело, хорошая социальная среда, любящие родители, полное отсутствие серьёзных проблем. Как я это не ценил! Мечтал побыстрее закончить школу. Казалось, что жизнь в школе неполноценна, а вот потом…

«Идиот. Был идиотом, — мечтательно улыбнулся я. — Теперь встал на путь исправления».

Ещё один плюс – способ внедрения. Володе это лобовое столкновение со стеной прощаю, так и быть. На сотрясение мозга спишу неизбежные ляпы при адаптации и внезапное повзросление. Ну не смогу я, старый циник, достоверно отыгрывать ребёнка. Буду крутить хвостом, заметая следы, и кивать на травму.

Из минусов – ничего из обещанных способностей. Глухо, как в танке. Сосредоточился и попробовал ещё раз толкнуть несколько образов, как делал тогда, в купе. Ничего, пусто. Абсолютно. Ни возможности обращения к памяти реципиента, ни брейнсерфинга.

Уже пора паниковать или ещё немного подождать? Что это – неудачная пересадка сознания или временный сбой из-за травмы?

Без памяти реципиента я буду первые недели выглядеть полудебилом. Как бы из одной спецшколы, с углубленным изучением английского, не загреметь в другую, для дефективных. Вот будет начало карьеры, зашибись… Королева в восторге.

За тридцать пять лет из памяти выпала масса сведений. Ну, предположим, в районе не заблужусь. В школе – тоже. Но, чёрт побери, я не помню имена и отчества половины учителей, не помню большую часть используемых сейчас кличек одноклассников и их привычек, не помню особенностей отношений. Не помню свою одежду, и где она лежит… Какая из зубных щёток в ванной – моя? Блин… А почерк? Если почерк изменился, то пиши пропало. Учителя наши каракули помнят поименно.

А самое палево – это не помню, что в этом возрасте категорически не мог знать. К примеру, английский язык… Сейчас я его знаю явно лучше, чем в конце восьмого класса, несколько лет жизни за границей даром не прошли. Эльвира же мой текущий уровень представляет хорошо. У учителя английского всего около сорока учеников в течение года, видимся каждый день, да не первый год, всю подноготную мою помнит, все любимые ошибки. А вот я – нет. И как объяснить резкий скачок в разговорном английском, изменение произношения – фиг его знает. Зато грамматику сейчас завалю, сложно завёрнутые фразы в реальной жизни встречаются редко. Ума не приложу, что с этим делать, ни одной разумной версии…

Дверь приоткрылась, в проёме возникла мама с подносом:

— Сынуля, может, пообедаешь? Я тебе супчик куриный погрела. А я в поликлинику потом сбегаю, вызов участковому оставлю. Как ты себя чувствуешь?

Пока мама хлопотала вокруг, помогая усесться, вгляделся в её черты. Она ж сейчас младше меня, получается, лет на пятнадцать. По тем критериям, которыми я оценивал женщин ещё сутки назад – молодая красивая женщина. Очень необычно, очень непривычно, особенно если учесть, что я видел её всего неделю назад.

— Спасибо, мам. Вроде ничего, голова побаливает, да кружится немного. Но хуже не становится – это главное. Отлежусь за два-три дня.

— Ох, а контрольные четвертные? — мам испугано округлила глаза. — У тебя же завтра физика и сочинение? Как же тебе оценки за четверть выставят?

— Ну, представь, что у меня аппендицит случился. Или ногу бы сломал. Как учился в четверти, так и выставят, — ответил я, лихорадочно соображая. — «Точно, на последней неделе марта – каникулы. Раз мне предстояли в ближайшие дни четвертные контрольные, значит, сейчас идёт неделя перед каникулами. Надо косить до них, чем больше времени будет на адаптацию, тем лучше. Интересно, какой сегодня день недели?»

Мама расстроенно покачала головой и оставила меня наедине с обедом. Так-с, куриный супчик, с лапшой, картошкой и морковкой. Первая проба пищи в двадцатом веке. Пошевелил носом, втягивая туманящий разум аромат, одновременно прислушиваясь, не усилится ли дурнота. Вроде «таможня дает добро», вон, как живот голодно заурчал. И я замолотил ложкой.

Минут через десять довольно потянулся, сыто откинувшись на подушку. Молодой организм с энтузиазмом метнул в себя две порции супа и не отказался закусить булкой с плавленым сыром «Янтарь».

Ну, что я могу сказать… Никакого сравнения, конечно: все вкусы и запахи стали ярче и объёмнее, чем были ещё сутки назад. Случайно раскушенная горошинка перца взорвалась во рту таким болезненным жжением, что пришлось быстро захлёбывать её бульоном. Значит, это не еда стала лучше, а обострилась чувствительность. Правы оказались те, кто говорил о притуплении с возрастом вкусовых и обонятельных рецепторов. Видимо, именно поэтому с годами люди постепенно переходят на всё более крепкий чай, кладут больше специй и могут смаковать коньяк и виски.

Вот и ещё один плюс обнаружился. Ближайшие десять лет лишний вес мне априори не грозит, можно будет от души пожрать. Это будет славная охота…

Хлопнула входная дверь, мама умчалась в поликлинику. Самое время выйти разведку. Сбросил со лба грелку, одел вытянутые в коленях тёмно-синие тренировочные штаны, майку, нацепил на ноги войлочные тапки и осторожно двинулся на выход из комнаты. Первым делом на кухню, там на холодильнике должны быть свежие газеты.

Ну вот, прикуп определился. 15 марта 1977 года, вторник, полтретьего.

На что могу рассчитывать от медицины при сотрясении мозга? Три дня постельного режима. Среда, четверг, пятница.

Радостно ухмыльнулся, — «это просто праздник какой-то, до каникул я на справке. Ха! Не очень-то в эту школу и тороплюсь».

Довольно насвистывая, огляделся по сторонам. На подоконнике рядком выстроились баночки из-под майонеза, в каждой торчало по луковице, выбросившей вверх дружные зелёные стрелки, на некоторых видны свежие срезы. В трехлитровой банке с затянутым марлей горлышком медузой висел чайный гриб. Не удержавшись, налил полстакана светло-желтого, шипящего пузырьками напитка, добавил полложки сахара, мешаю. Эх… Давно забытый вкус.

За окном непривычно пустой Измайловский проспект. За минуту, что я вглядывался в заоконье, проехало лишь четыре машины: два бледных, будто выцветших, «жигуля», тёмно-зелёная хлебовозка и синяя с белой диагональю «почта», да прогрохотал желтый трамвай с облупившимся штурвалом тормозной колонки на задней площадке. На растяжке поперёк проспекта подёргивался на ветру красный трафаретный профиль Ленина. Проезжая часть и тротуары на удивление чисты, но фасады зданий напротив выглядели мрачновато из-за накопившейся на стенах копоти и давно некрашеных тёмных рам. И никаких кричащих вывесок или рекламы, лишь лаконичные «Вино-воды», «Булочная» и, вдали, ближе к собору, «Диетическая столовая» и «Почта».