Михаил Королюк - Квинт Лициний

Всё в моих планах вроде неплохо сходилось. Но маета не отступала.

Залитый солнцем проспект на всю длину был густо забит людьми, терпеливо ожидающими команды на движение. Несмотря на «добровольно-принудительный» характер демонстрации, над формирующейся колонной района витало лёгкое праздничное настроение.

Расположившиеся вперемешку с нашей школой сотрудники какого-то института охотно балагурили, привычно убивая время. Проходя, услышал урывок похвальбы о выписывании «у этого дуба» трёх литров спирта «для протирания оптических осей приборов» и широко усмехнулся.

— В чем соль-то? — дёргая меня за рукав, вполголоса спрашивает тоже прислушивающаяся к этому разговору Яся.

— Оптическая ось – это воображаемая линия, — охотно пояснил я.

Мы посмотрели друг на друга и громко захохотали, щедро расплескивая вокруг радость от солнечного утра, молодости и взаимной симпатии. Заразившись от нас, начали ухохатываться и Паштет с Томой. Держась за руки, обогнули сбившихся в кружок старшеклассников, решительными голосами тянувших «bright blue the sky, sun upon high, that was the little boy's picture…» и обернулись, ища место сбора класса.

Порывистый западный ветер теребил разноцветные флаги, коварно рвал из рук детей надувные шары и охотно разносил по округе лившуюся из оживших тарелок-репродукторов бравурную музыку. Бренчала гитара и радостно размахивал флажком маленький ребёнок, занявший стратегически выигрышную позицию у бородатого папки-гитариста на шее. Улыбки, смех, кто-то уже пританцовывал, носились кругами дети, играя в догонялки.

Наконец, наша четвёрка набрела на Эриковну. Раскланялись с ней и, отойдя, притёрлись к веселящемуся поблизости квинтету.

Музыкантам было уже очень хорошо, судя по всему – ещё со вчерашнего, особенно пузану-перкуссионисту, с лица которого не сходила блаженная улыбка. Время от времени, иногда прямо посреди наигрываемой мелодии, он освобождал одну из рук, доставал из-за пазухи плоскую бутылку с коньяком и коротко к ней прикладывался, а потом, каждый раз безуспешно, пытался поделиться эликсиром счастья с товарищами. Что интересно, вторая рука всё это время продолжала жить своей жизнью, лихо и безошибочно извлекая ритм из навздёванной на него установки. Они наяривали что-то совершенно незнакомое, безумно-весёлое и, благодаря банджо и саксофону, нереально-нездешнее. Беззаботное джазовое настроение расходилось по людской реке упругими волнами, причудливо переплетаясь с пока ещё не дружными криками «ура».

Паштет резко нырнул куда-то вбок и быстро вернулся с добычей – выдернутой из толпы Иркой, деланно отбивающейся от довольного похитителя.

Справа от нас классная, деликатно приглушив голос, пропесочивала смурного Резника. Я покосился, прислушиваясь:

— Семён, ты пойми, у тебя в жизни больше не будет возможности сходить на первомайскую демонстрацию в год шестидесятилетия Октября! Всё! Один только раз в жизни такая возможность выпадает!

Она улыбалась чуть смущённо и жалостливо, ей неудобно, что приходится прилюдно разжёвывать очевидные вещи. Сёма хмурился, понимая, что от демонстрации не отвертеться, и уже смирился с этим, и недовольно бурчал в ответ «да как-то не очень-то и хотелось» лишь по инерции.

Перевёл взгляд чуть дальше и невольно, словно от укола, вздрогнул, опять встретившись с умными и внимательными глазами Гадкого Утёнка. Вот уже пару недель я чуть ли не ежедневно ловил на себе этот бросаемый издали взор, то спокойно-оценивающий, то пугающе-мечтательный, и опасался браться за толкование сокрытых в нём смыслов. Чур меня, чур…

Чёрная чёлка резко мотнулась, и Гадкий Утёнок двумя быстрыми шагами скрылся в шевелении толпы, а я, нервно сглотнув, возвратился к идущей в нашей компании беседе.

— Нет, — ровно сказала Яся. — Я никуда не поеду, мне и в городе летом хорошо. Буду на залив ездить в Солнечное, а потом, в июле, начнётся чемпионат СССР по шахматам, тут меня и насильно не увезёшь. В зал турнирный буду ходить, тренер обещал пропуск достать.

— Эх… — мечтательно протянул Паштет. — Мне б перейти в девятый… И спокойно уйду в поход. Мы в Литву, в заповедник на месяц идём, в июле. Там просто сказка…

— А ты? — требовательно затеребила меня Тома.

— А я… — при мысли о надвигающейся осени настроение стремительно портится. — А я в Латвию, а потом на море с родителями. В августе к Пашке может быть на Валдай на неделю заеду перед школой.

— Давай, — обрадовался Паштет. — За грибами походим, на рыбалку сплаваем…

— Тони, — заприметил я проходящего мимо Веселова. — Куда поступаешь-то?

— А никуда, — добродушно улыбнувшись, открывает тот секрет. — На завод к отцу пойду, а потом – в армию.

— С ума сошел?! — хором ахнули девушки.

— Не-а, — он доверительно улыбнулся. — Я по партийной линии хочу пойти. Надо побыть рабочим, там в партию вступить… А после армии на вечерний в универ поступлю, затем партийную школу закончу. Да чего вы так вскинулись-то? Нормальный рабочий как профессор может получать. Да на заводе вообще здорово, мне нравится. У меня отец турбинные лопатки точит, работа очень тонкая, интересная. У нас семейные рабочие династии приветствуются, так что я к нему и пойду на обучение. Всё вообще отлично складывается, со всех сторон. Женюсь, на очередь стану, года через четыре квартиру получу, всё пучком будет!

— Карьерист, короче, — пошутил я.

— Да нет, — он резко посерьёзнел. — Нравится что-нибудь важное делать.

Внезапно, без какой-то очевидной команды колонна пришла в движение. Музыканты, прервавшись на полутакте, отвязно грянули «Прощание славянки» в джазовой обработке, и беззаботная улыбка вновь прокралась на моё лицо. Мимо проплыл сначала Томин дом, потом родная подворотня, мы взобрались на вершину Измайловского моста, и вперёди блеснула игла Адмиралтейства. Я вскочил на бордюр и оглянулся назад.

— А меня!? — тут же возмущенно задёргала меня снизу Тома. Я протянул ей руку и затянул на высокий, чуть ли не на полметра возвышающийся над пешеходной и проезжей частью, бордюр. Вместе озираемся, возвышаясь над толпой.

Поверхность людской реки, густо текущей к Дворцовой, была обильно усыпана разноцветными надувными шарами, портретами членов КПСС и кумачовыми транспарантами с лозунгами. По осевой линии, возвышаясь как большие жуки над муравьями, медленно ползли установленные на платформах ЗИЛов и ПАЗов изощрённые агитационные инсталляции, вызывая в памяти бразильские карнавалы. Взгляд человека с жизненным опытом легко отыскивал приметы организации: ворота во дворы по маршруту следования надежно заперты, серьёзные люди с непреклонными лицами на перекрёстках одним своим видом пресекали поползновения сачков уйти в сторону. Вперёд, только вперёд – другого нет у нас пути…