Михаил Королюк - Квинт Лициний

— Сначала девочки! Мальчики, отойдите от дверей!

Я со вздохом сожаления отошёл от занятой в нелёгкой борьбе позиции у створок. План занять место для Томы провалился.

Водитель открыл двери, и девчонки радостной гурьбой ввалились в автобус.

— По трое на сидение! Два первых сидения не занимать! — продолжала раздавать руководящие указания классная, стоя у передней двери в компании с Соломоновной и незнакомой сухощавой старухой.

Наконец, запустили и нас. Зашёл одним из последних, и давно забытая смесь запахов тут же атаковала меня: авангардом шла тяжёлая резиновая нота, тянущаяся от запасного колеса под сидением, поверх плыл аромат горячего замасленного металла, на заднем плане витали оттенки поролона и кожзама.

Такие неожиданные встречи с упрятанными глубоко в памяти чёрточками детства по-прежнему вызывали на моем лице мечтательную улыбку, будь это стакан виноградно-яблочного сока за двенадцать копеек в гастрономе на углу, коробка с разноцветными брусками пластилина, коллекция кулинарных рецептов на отрывных листках календаря или четвёртый месяц любовно выращиваемый Паштетом кристалл медного купороса в поллитровой банке на подоконнике. Вот и сейчас я глубоко вдохнул, узнал и не сдержал счастливой улыбки.

Все так же улыбаясь, плюхнулся на драное сидение рядом с Сёмой и посмотрел на прижатую к окну Зорьку – она по-прежнему общается со мной демонстративно холодно. Как-то надо уже положить этому конец…

Сёма извернулся и вытащил из спортивной сумки какую-то папочку, любовно достал оттуда пожелтевший листок и закричал на полавтобуса:

— Девчонки, что я принес! Вам интересно будет, — и помахал бумажкой.

Шум чуть-чуть приутих, и он начал читать:

— Памятка беременной колхозницы, тысяча девятьсот тридцать шестого года издания, — автобус грохнул хохотом. — Так… Вот пункт три любопытен: «тщательно следить за чистотой своего тела, белья и одежды. Мыться в бане не реже трёх paз в месяц», — он с победным видом оторвался от листка и обвел взглядом весело ржущих одноклассников. — Девчонки! Вот, ещё для вас: «Необходимо носить панталоны»…

Автобус резко дёрнулся, под днищем что-то заскрежетало, проворачиваясь, и рустированный фасад школы поплыл назад.

— Дай посмотреть, — я отнял у Сёмы листок и с завистью повертел. Настоящий раритет, чего стоил один выразительный рисунок колхозниц, с шайками идущих к деревянной бане…

— Клёво, — оценил я. — Береги.

— Угу, — откликнулся Сёма. — Я такие собираю. У меня есть ещё «Наставление по РККА по использованию противогазов для лошадей», затем «Коноплеводство Средневолжского края», и, звезда коллекции – «Происхождение клеток из живого вещества» Лепешинской!

— О, знатный труд. Предисловие должно быть интересным…

— А то! Сейчас, я некоторые фразы наизусть выучил, — Сёма повернулся в Зорьке. — Свет, ты знаешь, что «пока есть капиталистическое окружение, укрепление советской социалистической идеологии является важнейшей задачей работников науки. Вот почему мы должны ещё и ещё раз внима-а-ательно посмотреть, не гнездится ли идеализм где-нибудь в забытом уголке науки».

Зорька внимательно посмотрела на него и ласково констатировала:

— Дурачок.

— Почему дурачок? — чуть растерянно протянул Сёма.

— Подрастёшь – поймёшь, — безапелляционно отрезала Зорька и отвернулась к окну.

Сёма покосился на меня:

— Не в духе… С чего бы? Или, точнее, с кого бы?

Света чуть слышно фыркнула в стекло.

— Да, — живо развернулась сидящая наискосок Кузя. — Я бы, Соколов, на месте Светы уже семь шкур с тебя спустила…

Сидящий бок о бок с Кузей Паштет завёл глаза к потолку, что-то быстро соображая, потом просветлел ликом и продекламировал:

— Если б я была кингиха, спичит фёрстая герлиха… Ой…

Попытка Кузи шлепнуть его по плечу совпала с резким поворотом автобуса и трансформировалась в неожиданные объятия, из которых одна вышла вполне собой довольной, а второй – заметно сконфуженным и порозовевшим.

— Обними сосед соседку, а теперь наоборот, — засмеялся Сёма. — Пользуйтесь моментом, товарищи, осталось всего семь поворотов…

Автобус весело катил к Пулковским высотам.

Начало мая выдалось почти по-летнему тёплым, солнце ласково щурилось нам с бледно-голубого неба, а лёгкий ветерок взбегал по склону и приветливо теребил детские вихры и косички. Юго-запад высоты под нашими ногами уже ощетинился ёжиком светло-салатовой зелени, поверх которой густыми частыми мазками, совсем по-вангоговски, желтели головки одуванчиков. Вдали, за широким распаханным полем, поверх вязи распускающихся веток широким фронтом заняли позиции аккуратные белые кубики новостроек.

Эриковна с трудом, срывая голос и гневно поблёскивая линзами, согнала разгулявшийся на свободе молодняк в тесную группку, в центре которой, окруженная пустотой, стояла, уперев взгляд в землю, незнакомая старуха.

Ну как старуха… Высушенное временем волевое лицо, жёсткая пакля седовато-рыжих волос, допотопное пальто с очень крупными пуговицами. Ещё пару месяцев назад я бы сказал «женщина в возрасте», но сейчас этот термин я стал использовать для классной, которой только что стукнуло сорок. Эта же была на поколение старше.

— Так, — хлопнула Эриковна в ладошки. — Сегодня, в преддверии дня великой Победы, мы проведем здесь, на Пулковских высотах, урок Мужества. Будьте серьёзны, пожалуйста, — она обвела нас строгим и, одновременно, просящим взором. — Нам повезло, сегодняшний урок Мужества с вами согласилась провести Светлана Николаевна. Тридцать пять лет тому назад она была в числе защитников Пулковских высот, а сейчас работает в Музее истории города… Паша, что ты там такое интересное делаешь?!

Паштет быстро спрятал за спину почти законченный венок из одуванчиков, на который уже пару раз с лёгкой благосклонной улыбкой косилась Ирка, и замотал лобастой головой:

— Ничего, Зинаида Эриковна, слушаю.

— Вот и слушай… Прошу вас, Светлана Николаевна, — и классная сделала пару шагов назад, присоединившись к до сих пор пытающейся отдышаться после тяжёлого подъёма Соломоновне.

Старуха оторвала, наконец, глаза от земли, провела по кругу тяжёлым взглядом и уставилась куда-то поверх голов, словно пыталась подобрать слова для первой фразы, а потом неожиданно выстрелила вопросом:

— Вы знаете, какая главная улица в нашем городе?

— Невский, Невский, Невский… — полетело удивлённо в разнобой.

— Да… Есть такое мнение, — протянула она и взмахнула рукой в сторону видневшейся вдали окраины города, — но по мне так главная улица идёт вон там, за полем, от Дачного к Сосновой Поляне. Проспект Народного Ополчения. Город – это, прежде всего, его люди. Многие тогда ушли в ополчение, ушли и почти никто не вернулся. Ленинград обеднел на них… Вот об этих людях я и хочу вам сегодня рассказать.