Дмитрий Дивеевский - Ось земли

– Уж не по всему ли миру ты думаешь ее спасать?

– Я ничего сам давно спасать не могу. А вот, полагаю, годков так через двадцать русский народ перед таким выбором и окажется. И будет ему этот выбор тяжким крестом. Господь-то, помнишь, у Отца в Гефсимании избежать чаши сей просил, да Отец по-другому решил. И мы чаши сей не избежим.

Настя лежала в мягкой, усыпанной полевыми цветками траве на берегу Казенного пруда и смотрела в небо. Небо текло через ее глаза, а невидимые потоки прохладного воздуха носили душу между белыми облаками как легкую пушинку. Ей казалось, что вся она растворена в окружающем мире. Нет ни тела, ни мыслей, ни желаний. Просто посреди вселенной существует ее душа, готовая любить и приносить счастье. Ей уже немало земных лет, целых шестнадцать, и она прошла их закрытым от мужчин плодом познания. Никому недоступная, никем не тронутая, потому что с первых своих лет знала о будущей главной встрече, для которой ей назначалось беречь полученный от Господа Дар Жизни.

Ей было пять лет, когда мать привезла ее в Саров, к мощам Серафима Саровского. Советская власть во всю учреждала в стране атеизм, но в двадцать шестом году еще стояли многие церкви и монастыри, хотя им приходилось очень трудно. Еще год оставался до разорения Саровского и Дивеевского монастырей, хранителей мощей и реликвий великого молитвенника о земле русской.

Уже при подходе к Свято-Троицому храму, где хранилась рака, сердце девочки забилось громко-громко, наполняя всю грудную клетку ощущением волнующей тяжести. А когда она приблизилась к святыне, то скованное волнением тело ее ощутило теплую и любящую силу, которая будто переливалась ей в душу неизвестным сладостным напитком. Она вышла из храма, неся в себе ощущение внутреннего света. На выходе из храма им улыбнулась какая-то монахиня и погладив Настю по головке сказала:

– В тебе любовь святая, …. Храни себя, берегись бесов…

И затем обратила взгляд к матери:

– К вере ее веди. Не приведешь – грех будет.

Поездка оставила в Насте глубокий след на всю жизнь. Она поняла, что предназначена для чего-то очень важного. Ей трудно было понять, что предрекала монахиня, но зато это поняла ее мать. Она услышала в словах главный смысл: душа девочки настолько хрупка, что без защиты веры погибнет. С тех пор мать старалась брать девочку на все службы и причащать как можно чаще. Уже к десяти годам Настя наполнилась тем светом, которым наполняются люди, души которых посетил Дух Святой. Это было видно и в чистоте ее взгляда, и в необыкновенно искренней улыбке и в не по возрасту смиренном поведении. Уличные подружки дразнили ее монашкой, но она не проявляла никакой склонности подражать им в проказах и забавах. Будто навсегда отпечатался в ее сердце взгляд неизвестной монахини: «В тебе любовь святая, ….храни себя, берегись бесов»».

Когда девочке исполнилось пятнадцать лет, она запросилась в монастырь. На улице шел тридцать пятый год. Церковь уже подвергалась небывалым гонениям, но еще не все храмы разрушили, не все монастыри упразднили. Заключительный акт трагедии предстоял впереди. Идти в монастырь в такую пору было безумием, но мать повела Настю в женскую обитель.

Настоятельница монастыря мать Ирина долго и внимательно беседовала с Настей, а затем сказала:

– Нет, Настенька, не к нам твоя дорожка. Все у тебя правильно в сердечке, всем ты нам подходишь и можно было бы тебя на испытание взять. Только есть для тебя свой путь. Господь в твоем сердечке постоянно живет, и его промыслом все свершится. Не зря дивеевская монахиня о бесах говорила. Тебе среди них жить и свою роль играть. Какую роль – не знаю. То мне не ведомо. Только не в монахинях твоя планида. Поверь мне, не в монахинях. Поэтому иди девочка, в мир. Богу молись так часто, как только сможешь. Он тебе дорогу и укажет.

Настя пошла в мир и устроилась ученицей в швейную мастерскую, которую возглавляла мадам Кацман. Кода-то, при старом режиме, родители мадам Кацман имели на месте мастерской большое «ателье», в котором состояли клиентами все состоятельные люди уезда. Это было очень солидное заведение. Достаточно сказать, что его вестибюль украшали не только зеркала и пальмы, но даже портрет Его Императорского Величества в полный рост. В восемнадцатом году папаша и мамаша не перенесли конфискации их имущества революционным пролетариатом, который растащил швейные машинки и рулоны ткани по домам. Они отправились в лучший мир, а их «ателье» превратилось в постоялый дом для приезжих командированных партработников. Пару лет спустя, с приходом НЭПа дочка старых Кацманов Роза сумела отвоевать себе помещение в родительском доме и возобновить дело на разоренном пепелище. Она быстро стала законодательницей окояновских мод для местных совслужащих и их супруг, проявляя удивительную живучесть перед лицом рабоче-крестьянской инспекции. Но пришла пора и железная рука советской власти задушила это прибежище капитализма, хотя каким то чудом Роза Борисовна из владелицы ателье сумела перековаться в заведующую мастерской индивидуального пошива при районной промкооперации.

Мадам Кацман поручила тихой и незаметной девочке заниматься оторочкой дамских изделий, что оказалось делом довольно тонким. Но у Насти были сноровистые пальчики и уже через несколько дней она могла положить обметку и «елочкой» и «лесенкой» и другими мудреными фигурами. Вскоре она получила персональное рабочее место и день на пролет ловко подгибала и обметывала юбки жен новых хозяев жизни, а также жилеты их супругов. Для нее большая по уездным понятиям мастерская, в которой трудилось полдюжины человек, стала открытием взрослого мира, с его немилосердными законами.

Этот мир ворвался в ее жизнь уже в первые дни работы у мадам Кацман. В заведении трудились четыре швеи и закройщик Николай, мужчина лет тридцати от роду. Все швеи были женщинами в возрасте, две из них работали еще при родителях Розы Борисовны. Настя была единственной молоденькой работницей в этом коллективе. Закройщик, по всеобщему мнению, не смотря на разницу лет в свою пользу, являлся кавалером заведующей. Жена его, худосочная и бледненькая мещанка, ни в какое сравнение с сорокалетней хозяйкой идти не могла. Мадам Кацман считалась в городе первой дамой. Пышные смолистые волосы, игривые серые глаза и роскошный бюст мечтательных размеров делал ее тайным кумиром многих местных подвижников науки сладострастия. Но жизнерадостная улыбка Розы Борисовны и ее веселая манера общения вовсе не свидетельствовали о склонности к полуночным приключениям. Она воспитывала прелестную дочку Женечку, ровесницу Насте и подавала ей пример приличного поведения. Единственным счастливчиком, которому по случаю доставалось немного внимания хозяйки, был закройщик. Правда, будучи моложе ее на десять лет и беднее умом на несколько поколений, он никак не годился в серьез составить ей пару. Мужчина он был видный, гладкий лицом и чистый глазами, но никаких особо интересных качеств за ним не замечалось. Поэтому швеи давно и твердо решили, что Роза «тешит с ним беса», который, как известно у сорокалетних женщин частенько поселяется в складках одеяла и изводит их по ночам щекоткой.