Дмитрий Дивеевский - Ось земли

Когда Воля обнаружила мать лежащей без памяти на полу, она очень испугалась и хотела привести ее в сознание самостоятельно. Прикладывала ей ко лбу мокрую тряпку, хлопала по щекам и кричала в уши. Потом, поняв бесполезность своих усилий, позвала соседей и те принесли нашатырного спирта, от которого Ольга очнулась. Однако, поднявшись на ноги, она продолжала вести себя странно. Пошатываясь, дошла до дивана и легла на не реагируя ни на какие вопросы. Она не встала на следующий день и не поехала в морг, где лежал Сергей. В связи с тем, что Сергей погиб от собственной руки, так и не успев стать врагом народа, его разрешили похоронить в установленном порядке на кладбище. Ольгу привезла на похороны служебная машина управления. Лицо ее было бледным как бумага, глаза замутнены странной серой дымкой. Она с усилием передвигалась и не реагировала на соболезнования. Воля не узнавала свою энергичную и волевую мать. Что-то в ней сломалось. Приехавших из Кстова родственников Сергея она не замечала. Накануне ночью девочка видела, как мать сидела на диване и беззвучно раскачивалась с закрытыми глазами. Теперь она стояла у могилы беспамятная и бледная, не видя ничего вокруг. Потом, когда на гроб упали первые комья земли, Ольга издала странный звук, какой издают испуганные ночные птицы, и рухнула без памяти наземь. Через два дня ее увезли в психиатрическую больницу. Она не узнавала людей и ничего не помнила. Врачи сказали, что это надолго.

Зенон и Поцелуев после похорон Доморацкого вернулись на Кузнецкий мост, на квартиру Порфирия, которая стала для них привычным местом встреч и разговоров. За окном стемнело, хозяин включил настольную лампу под шелковым абажуром персикового цвета и сразу перешел к делу:

– Ну, профессор, как дела с историческими аналогиями?

– Думаю, Порфирий Петрович, Вы все упрощаете. Если судить по Вашему, то Россия, подобно Ольге Хлуновой, впустила в душу бесов и прошла путь падения вплоть до полной потери рассудка. Так?

– Допустим.

– А как же Ваши планы защищать православие? Какое-такое православие в потерявшей рассудок стране?

– Не путай, профессор. Россия – не Хлунова. Я тебе не о таких аналогиях толковал.

– А о каких?

– О конце недопустимом, немыслимом, о конце света. Хлунова для себя устроила конец света. Россия, слава Богу, пока еще до этого не дошла. Но может дойти или нет, как по твоему?

– От нее зависит.

– Да не от нее, а от нас с тобой. Если ты, я, он, она против этого сползания к концу не поднимемся, он настанет.

– В чем главная причина сползания?

– В том, что русский народ разобщили. Теорию атомизации общества знаешь? Это когда каждый живет сам по себе, никому ничего не должен. Уже почти добились ее, этой самой атомизации. Вот когда последние связи между нами рухнут, тогда и настанет нашей земле кирдык. Ты заметил, что сейчас при застольях песен не поют? Это атомизация. И миллионы абортов – тоже атомизация. И два миллиона беспризорных детей и поголовное воровство чиновников – все это атомизация.

– А как бороться?

– Только воссоединением духовных связей между всеми и каждым.

– Порфирий, Вы тянете в прошлое, в общинность. Это не современно.

Поцелуев опустил голову, поскреб живот, потом поднялся с дивана и навис над профессором всей своей объемной фигурой.

– Как, говоришь, несовременно?

Профессор понял, что назревает скандал, и поспешил оправдаться:

– Так весь мир говорит: права индивида на частную жизнь, свобода секса, выбор религии и так далее….

Но его успокаивающее бормотанье не помогло, Порфирий уже набирал градус. Он могучим ударом ладони в донышко бутылки «самтреста» выбил пробку, винтом налил в тонкий стакан до краев коньяку, яростно взглянул на Зенона и одним махом выплеснул в глотку содержимое стакана. Затем, помолчал, выпучив глаза, и выдохнул:

– Ненавижу! Ненавижу вас, мозгляков, червей навозных! Ты чего за мной от Малюты бежал? Сказал бы гордо: я сам себе защита, нечего мне помогать. Мои права индивида мне помогут! А ты скакал за мной как кенгуру, на рысаке не догонишь. Что, понял? Ты понял, с какого рожна я тебя под защиту взял? Ты мне кто был? Какой-то хрен в очках упал с неба прямо Малюте в объятия и будьте добры его выручать. Да будь я «атомизированный», я бы может с удовольствием посмотрел, как опричники из тебя шашлык делают. На черта мне нужно вмешиваться? А я можно сказать молодую жизнь сгубил ради тебя. Молоденького опричника в Москве-реке, матушке нашей, к свиньям утопил. Что скажешь, фриц нечесаный?

– Я бы попросил, несмотря на все разногласия не обзываться. Вы, Порфирий Петрович, все-таки известный старатель пера и бумаги. Это во-первых. Во-вторых, я не свое мнение представлял, а так сказать, международное. Оно заключается в том, что по мере продвижения цивилизации, надобность во взаимопомощи и взаимовыручке отпадает. Человек становится самодостаточным. Он может жить индивидуально.

– Ты мне уши не заговаривай, доцент. Ты что сам по этому вопросу полагаешь?

– Как человек выросший в стороне от общинности, я ценю свободу индивидуума. Она весьма комфортабельна. А Вашу помощь мне в случае с гражданином Малютой Скуратовым следует рассматривать как акт общечеловеческого гуманизма.

Уже севший было на диван Порфирий снова подскочил:

– Ах ты, демагог, ах ты рожа немецкая! Издеваешься надо мной? Ты чего в Россию постоянно шастаешь, по всем векам уже проскакал, чего ищешь? Копался бы со своими германскими Фридрихами и Карлами в ихней вшивой истории. Ан нет! На родину потянуло! Чего тебя потянуло, отвечай!

– Вы со мной этот тон бросьте, ваше благородие. Не в публичном заведении господина Мосина находитесь. И я вам не пьяный посетитель! Ишь ты, раскричался. Не позволю!

– Вот! Все вы там, на Западе, от правды прячетесь. А я тебе скажу, Александр Александрович, чего ты без России жить не можешь. Скажу! Тебя ваша немецкая жизнь до кошмариков довела. Сладкая как жвачка, жуй, не хочу! А жизни то и нет! Человек то, он животное общественное. Ему индивидуальный комфорт в одиночестве поперек горла встает. Да! А на Руси об этом и слыхом не слыхивали. У нас все на миру. Все по совести. Да не от того, что мы уроды, а от того, что так природой предусмотрено. И природу эту не переделать. Общинность – это ответственность перед людьми. А ответственность перед людьми – это порядок и закон. Это справедливость. Что, съел?

– Хватит орать, Порфирий. Устал я от твоего крика.

Поцелуев немного успокоился и водрузил свое тело на диван:

– Вот так вот! Я брат, любого в порошок сотру, кто на нашу правду руку подымет. Бог одну правду нам дал и никакой «атомизацией» ее не заменить, согласен?

– Попробуй с тобой не согласись. Вы, сталинисты, уговорами не злоупотребляете. Сразу за горло…