Дмитрий Дивеевский - Ось земли

В крохотном окояновском поселке репрессировать было некого. Ни затаившихся кулаков, ни крупного начальства в нем не числилось. Но беда настигла и этот невидимый на карте страны населенный пункт. Ранним августовским утром запричитала во весь голос Анна Юдичева. Ее муж на заре принес из города тяжелую весть: их сын Виктор, командир роты пехотного полка где-то под Ленинградом, арестован как враг народа и приговорен к 10 годам лагерей без права переписки. В поселке уже знали, что означает «без права переписки» и Анна плакала так, как плачут матери, провожая свою кровиночку в последний путь. Земляки собрались у дома Юдичевых. Поселок жил одной семьей. Здесь не было чужого горя и чужой радости, все делилось на всех. Всегда ходили «на помочи» и подставляли плечо в беде. Но как помочь сейчас? Витька – враг народа…Мужики сидели на бревнах, понурив головы и дымя цыгарками, бабы сбились в кучку у крыльца. Тихо перебрасываясь ничего не значащими словами, не зная, что предпринять. Один Дмитрий Булай вошел в избу, присел на табурет у входа. Анна стояла перед киотом и причитала вслух, обращаясь к Господу, слезы текли по ее лицу. Федор молча сидел за столом, глядя перед собой. Булай с трудом подыскивал и выдавливал из себя слова сочувствия, но они получались кургузыми и неубедительными: ошибка… прояснится… выйдет на свободу…

У него самого было тяжко на душе. Два дня назад муж его старшей дочери Анны, работник районного исполкома Иван Лапин, доверительно шепнул ему, что в «органы» пришло распоряжение подметать остатки контрреволюции. То есть, «вычищать» последних бывших эсеров и меньшевиков, которых по району можно было пересчитать по пальцам. Все активисты этих партий были уже давно расстреляны или сосланы в лагеря, а на свободе находились лишь те, кто ничем себя в этих партиях не проявил и лишь числился в членах. Теперь наступала и их очередь. Дмитрий правильно понял сигнал. Хотя он с двадцатого года ни в какой политике не участвовал, за ним тоже придут.

Предчувствие беды поселилось в душе, а вместе с ним пришла бессонница. Он не спал, мучаясь в раздумьях и в поисках хоть какого-нибудь выхода. До Булая доходили разговоры о жестокости режима в лагерях, о невыносимой жизни осужденных и он спрашивал себя: что происходит? Почему советская власть, взявшаяся за построение счастливой жизни, так жестоко относится к своим изгоям? Ведь безоглядная беспощадность к врагам – тоже свойство несправедливого строя. Тот строй, который хочет справедливости, не доводит своих заблудших граждан до голодной и холодной смерти в лагерях, а дает им возможность исправиться. Однако не исправлением, а карой был сам принцип этой системы. Она была по настоящему карательной. И вся атмосфера окружающей жизни в стране также была пронизана ожиданием неправедного и жестокого осуждения. Что сделал он, Булай, против советской власти? Тянул крестьянскую лямку от зари до зари, кормил город, лишая своих детей необходимого куска хлеба? Сам был тягловым скотом, бесправным и бессловесным, когда власть отбирала у него «излишки» урожая, выращенные каторжным трудом? Почему в результате такой жертвенной жизни он должен сегодня ждать ареста и последующих издевательств?

Чувство протеста сжигало ему душу. «Не пойду в неволю, ни за что не пойду – думал он – но как этого добиться?». В одну из ночей Булай вспомнил, что когда-то давно, когда ему еще грозило преследование со стороны ЧК, ему пришла в голову сумасшедшая мысль сделать себя инвалидом. Тогда до преследования дело не дошло, и он прожил относительно спокойно целых семнадцать лет.

«А что, если лишить себя руки? Расстреливать меня не за что, я и пальцем против советской власти не шевельнул, и слова не сказал. А в лагеря однорукого…Зачем там человек с одной рукой нужен?»

Булай представил, какое испытание должен наложить на себя ради такой цели и внутренне содрогнулся. Недавно колхоз купил машину для трепки льна. В последние годы промкооперация агитировала колхозы разводить лен, который был нужен для оборонной промышленности и предлагала за него хорошую цену. «Ясная Поляна», имевшая два пруда, и способная вымочить в них довольно много льна, решила попробовать разводить его. Нынешним летом сняли первый урожай и сейчас он доходил отмочку в прудах. На днях планировалось приступить к трепке и Булай осмотрел машину в действии. Льнотрепалка представляла собой большой квадратный ящик с приемным жерлом, внутри которого вращался барабан с тяжелыми секущими лопастями. Барабан разгонялся вручную рукояткой через привод и когда его вращение набирало скорость, в жерло подавались снопы размоченного льна. Лопасти с силой били по стеблям растения, разбивали их твердые оболочки, освобождая мягкие волокна от костры. Работа с такой машиной требовала сноровки и опыта. Если под удары лопастей попадет рука – то от нее станутся только измочаленные лохмотья. Помимо страха перед добровольным калечеством угнетала и другая мысль – однорукий крестьянин не многое сможет делать по хозяйству. Ни копать, ни пахать, ни косить. Плохо, плохо все это. Но не хуже неволи, которая могла затянуться надолго. Государство малые сроки своим реальным и надуманным политическим врагам давало не часто.

Через два дня торжественно открывали новый для поселян процесс льнотрепания. На открытие собрался весь поселок. Машину установили на току, рядом сложили вязанки вымоченного льна. Два мужика взялись за ручку и начали раскручивать маховик. Из утробы льнотрепалки послышался нарастающий рокот. Это начал набирать скорость тяжелый барабан, лопасти которого секли воздух, вызывая басовитый гул. Через приемное жерло было видно, как лопасти теряют очертания и превращаются в сплошную полупрозрачную полосу, словно ждущую своей жертвы. На подачу вязанок встал сам Булай. Он ловко схватил первую вязанку за перевязь у основания и стал медленно задвигать ее в жерло. Послышался треск стеблей, по которым ударили лопасти, затем треск перешел в шумный клекот. Булай поворачивал вязанку вокруг оси чтобы обработать ее со всех сторон. Потом вынул ее и все увидели, что вместо короткого снопика льна он держал в руках распушенную льняную кудель, которую оставалось только отстричь от основания и вычесать остатки костры.

За первой вязанкой в жерло пошла вторая, третья, четвертая. Зрители, насмотревшись на работу машины, стали расходиться, и рядом остались только работники. Никто из них не заметил, как заправляя пятую вязанку, Булай споткнулся и подался вперед, провалившись левой рукой в жерло. Раздался треск кости и срежет лопастей, которые размалывали плоть. Из жерла брызнули струи крови, Булай громко вскрикнул и упал рядом с машиной. Рука его от кисти и выше представляла собою кровавые лохмотья, из которых торчали кости. Взвизгули в ужасе находившиеся рядом бабы, вскрикнули мужики. Федор Юдичев бросился к Дмитрию, вытянул из своих штанов сыромятный ремешок и туго перехватил его руку у локтя. Бабы уже кликали конюха Коробкова, который возился у себя на конном дворе. Тот быстро понял, что случилась беда и выгнал бричку, запряженную Орликом. Белого, как мел Булая погрузили в бричку, рядом на нее вскочил Федор и они помчались в Окоянов.