Лев Соколов - Своя радуга

***

Огромно войско татрово-мунгальское. О том рассказывали еще приходившие на Русь бежцы, и половцы, и болгары, и иные. Рассказывали, и охали, и преувеличивали. И по простой человеческой привычке, и потому, что от мунгалов всякого страха натерпелись, а у него, у страха, как известно глаза велики. Потому и вырастало войско мунгальское в рассказах до вовсе уж невообразимого размера, который на деле и земля бы не снесла, да и не прокормила. Завирались бежцы. И все же…

Мунгальский стан удивлял. Раскинулись по земле шатры, дымились костры, перестукивали копытами лошади и дивные звери с горбатыми носами, волосатыми ногами, и кривой спиной. Посольский поезд ехал по стану под охраной специально выделенных тяжело вооруженных степных вершников. Стан все тянулся. И мунгальские воины, мимо которых проезжал поезд, подходили поближе, и гортанно вскрикивая, оживленно переговариваясь, глазели, обсуждали русских послов. А иные, просто провожали пустым взглядом, не иначе уже навидавшись всего в далеких краях. А иные… И стан тянулся, и тянулся. Межислав крутил головой, пытался прикинуть, сколько здесь войска, и сбивался. Велика сила мунгальская. И даже старые бояре, из тех что ходили когда-то в сборный русско-половецкий общий поход, который окончился под Калкой, говорили, что тогда наше соборное войско поменьше этого было…

Рязанский послов провезли насквозь, почти через весь стан, а место выделили у его края. Говорил князю Феодору его старый дядька Апоница: – неспроста нас везут через весь стан. Напрево хотят, что проняло нас видом силы мунгальской. Навторо, чтоб каждый раз опять приходилось ехать через всю ту силу к центру стана, когда примет нас Батый…

Но вот "навторо" то наступило нескоро. Рязанцам выделили место, огородили их от остального войска крепкой охраной, и… будто забыли. Мурыжит нас хаган Батый, переговаривались меж собой князья и бояре. Держит нас как грибы в кадке под спудом, место наше показывает, ждет чтоб дозрели… Хорошо если так, – замечали другие. Хуже, если не хочет нас принимать, пока не получит вестей… Каких вестей?.. Кто ж ведает?..

Тянулись дни. Межислав времени старался не терять, сам к мунгалам присматривался, приглядывался. Только много ли наглядишь, если выделенное послам место охраной обнесено, как частоколом? Куда ни пойди – уткнешься, мунгал дрогу преградит. Лицо пустое и неподвижное как небо без облаков. Ближе шагнешь, – за саблю хватается. Кричит что-то по-своему. Как закричит, вскорости появляется один из сторожевых наибольших. Тот наибольший и объясняет, что охрана поставлена по приказу хагана Бату, для безопасности самих высоких послов, дабы никто не уронил случайно их чести и достоинства. На хорошем русском языке все это объясняет мунгал, вот что Межислава из себя выводит. У нас в посольстве только один случайный человек с пятого на десятое по мунгальски лопочет, а у них сторож по-нашему как по укатанной дороге тараторит. Только что "чикает" да "шикает", будто его какой новогородец говору русскому учил. Не простой он сторож, понятно, и все же. Они нас, выходит, изучали, а мы про них узнать не удосужились…

Подошли на ругань с охраной Феодор с меньшими князьями, возмутились – мы здесь послы или пленники?.. Разрешили после того русским ходить по лагерю. За каждым охрана тенью идет, у мунгалов народа хватает. Ходи куда хочешь, все равно без языка толком ни с кем не поговоришь. А другая беда, что как видят мунгалы охрану за твоей спиной, так и сами говорить не хотят. И все же ходил Межислав, где мог – общался, что мог – примечал. Кони мунгальские породой хуже наших, по скаку медленней, ростом мельче; известно, у табунщиков овса нет, а на одной траве добрых конских статей не вырастишь. Молятся богам неодинаково. Те к небу руки обращают, а те на коленях лицо ладонями намывают несколько раз в день. Есть среди них много люда христианского, выходит, не все из них поганые. Но главный идол у них похоже в охраняемой большой телеге, перед батыевым шатром… Организованы отрядами из малых в большие. Есть как у нас десятники и сотские. Есть и тысяцкие, до которых мы только в больших походах людей назначаем. Главных отличить легко, и по повадке, и по богатству одежи. Да еще чем главнее воин, тем меньше стрел у него в колчане, мол, за него другие стреляют, а он только кажет куда. У больших начальников стрел совсем мало, и судя по отделке – древкам лакированным, да перьям цветастым – они вообще не для дела, а для узорочья. Интересно, так ли и в бой идут, или все же настоящими колчаны наполняют? Большая часть войска легка, при кожаных доспехах, а тои вовсе без них. Но есть у мунгалов и много вершных бронистицев, одетых железом не хуже наших бояр. На полог шатра наступать нельзя – обычай; коль наступил – оскорбление… К горбатому чудо-зверю спереди лучше близко не подходить – зело меток, скотина…

На седьмой день, принял Батый рязанских послов. Как вернулись князья и бояре в свои шатры, обсуждали. Принял Батый милостливо, через толмачей говорил слова ласковые. На пиру от разделанных баранов куском не обделил, дал от частей хороших, значит по степному чину честью не обидел. Подарки ценные жонке Батыевой по пригожеству пришлись. Сам Батый подарки принял ровно, а вот на коней добрых загорелся глазом, степь она и есть степь. По делам же, пока сговорились так: Пускают рязанцы на зимовку батыевы полки в землю Рязанскую, и дают им стан в междуречье польного и лесного Воронежу. Батый же обещался за то Рязанскую землю не воевать. Заводил Батый снова разговор о десятине и князьях. От тех разговоров Феодор Юрьевич откручивался. Земли мол, наши людьми обеднели, Суздальцы людей увели, да мор побил. А пошлем тебе своих людей в войско, великий хаган, что с нами за то потом другие княжества сделают? Ты как вольный сокол-шестикрыл летаешь, поворотишь обратно в степь, а нам-то здесь потом жить…