Лев Соколов - Своя радуга

***

Кружит снег, поднял руку Межислав, смахнул белую крупицу с бородки. Скорей бы уж началось… – тихонько сказал сам себе он, и глянул на сидящего рядом на санях Бунко, что привалился спиной к бортку саней. Не отвечает ему Бунко, головы на слово не повернет. А ведь мало кто любил так приправить свою речь острым словцом, как этот молодец… Сидит Бунко, обхватив копье, прикрывшись щитом, а белая крупа уже саваном осела на его смелое лицо, на закрытые глаза, и не тает та крупа, не тает… Так обсыпало, что стал похож Бунко на снеговика, каких катают дети себе на шалость. И не видно под этой пеленой той раны на виске от палицы, что заставила бойкого Бунко замолкнуть навек.
Сидит Межислав, а прошлое опять нахлынуло памятью.

***

Опять унесла память из зимы, – на этот раз прямо в лето… Наяву проводил рукавицей по лицу, – снег сметал. А загрезил, провел рукой по волосам, по бородке, – и посыпались с них не снежинки а зерно, которым молодых на свадьбе обсыпают. У церкви люди обсыпали, а и здесь за столом еще не все из волос вытряс, – добрый знак, быть в доме многим детям…

Сидит Межислав во главе уставленного явствами стола. Обсели тот стол на скамьях веселые шумные гости. А рядом, одесную, сидит рядом с Межиславом его Веленушка. От взгляда на неё сердце стесняет, глаз радуется. Как весна она свежая, как лучик солнечный теплая. В глазах неё все звезды светят. А в праздничном платье, нарядная, будто бабочка. Платье красное, понева длинная, все узором вышито, птицами да деревьями украшено, рукава пышными разливами расходятся, – кажется затопили бы весь дом, если бы зарукавья-браслеты их у запястий не смиряли. Гривна шейная златом горит, узором сплетается, колечками позванцивает. Повойник-кика, убор замужний, голову покрыл, спрятал волосы; то многим женщинам по красе в ущерб, а Веленушка-то только краше, будто ярче очертило её лицо. Перстни с подвесками на тонких пальцах при каждом взмахе рук звоном шелестят, а сама слово скажет, будто птица небесная из ирия спустилась-поет. Хвалят гости невесту, да не для красного словца, как оно бывает. От души хвалят, павушкой называют, светом переливчатым. Да и жених у ей не хуже. У князя в чести, лицом хорош, телом статен, рубаха крестами расшита, пояс узорчатый ниже колена свешивается, – по мужу и жена, по жене муж! А ну еще поднимем за молодых чаши медовые!

Сидят гости вокруг стола, гомонят, бороды в кубки обмакивают. Сидит по чину родня, – молодые подальше, а старшие к жениху с невестой поближе. Межислав-то сирота, потому сидят только Веленины родичи. А с его стороны дружина сидит, – вот его родня, его братья, по воинскому обычаю заповеданные. Ну а ближе всех к молодым сидит сам Юрий Ингваревич, – ныне уже князь всей земли рязанской – да со женою княгинею. Свадебный чин – чин особый. Издревле на Руси в день свадьбы считается, что жених – князь, а невеста – княгиня, так в этот день и зовут их. Потому в этот день Юрий Ингваревич приветствует и величает Межислава как себе равного. Непривычно Межиславу во главе стола сидеть, своего князя на сторону спустив, да что робеть – так в особый день предки заповедали, не журись, володей прздником!

Князю же Юрию Ингваревичу благодарен Межислав по гроб доски. Отец Веленушки серебро-коваль, человек зажиточный. Сыновей ему бог не послал, начастил вместо них дочек, и Веленушка меж ними самая младшая. Роздал отец Велены старших дочерей за достойных мужей, всех кроме младших двух, да на том и успокоился. А вот та, что Велены старше, засиделась в девках. Уродилась ни в мать ни в отца, нескладухой, некрасна ни лицом ни фигурой, среди сестриц как гусыня меж белых лебедушек. Кому что Бог на жизнь положил, что тут будешь делать? Не хотят парни её сватать. А то может какой умник и сосватал, если бы отец за неё богатое приданное дал. Дак отец уж очумел маленько за старшими приданное мужьям отправлять, потому не давал за девку богатого выхода. Так и сидела Веленина сестра старшая у отцовой печи, а и Велена вместе с ней, потому что по обычаю, младшую наперед старшей замуж не выдают. И что бы тут Межиславу? Не видать ему Велены, дак Юрий Ингваревич помог. Развязал князь мошну, сладил для старшей дочери прибавок к приданному, тут же и отыскался на неё оборотистый вдовчик. Ну а за княжьего дружинника-то после этого отец младшую выдал с радостью. Богатого приданного правда тоже не дал. Ну да и Межислав не на гривне серебряной женился. Веленушка сама себе приданное, и красотой и трудом. Великая она искусница в хитроручном ухищрении, в пялечном изрядстве. Мало что ткет, – ещё так полотно узорами дивными изукрасит, что и Киевским купцам, не снилось видеть. Плыви хоть в Корсунь, до Царьграда дойди, не увидишь такого вышиванного великолепия, вот какова…

Вот вдруг, дождавшись момента, когда чуть стихло веселье, сильный женский голос из рядов гостей издал печальный тягучий вздох. И тотчас погрустнела Веленушка, вздохнула тяжко. Примолкли гости. А женский голос начал выводить, и тотчас другие женщины подхватили распевом.

На девять небес бирюзовых
На девять морей зеленых
На девять сфер золоченых
Древо крепко растет
Вширь ветвями течет
Вглубь корнями ползет.
Ветвями трясет красуется.
Листвою шумит волнуется.
Само собою любуется.
По утру Матушка-Жива
От Рода матушка-Жива
Под самое дерево встала
Зверье да птиц окликала
Эх люд от неба крылатый,
Эй люд от леса рогатый.
Эй люд чешуею богатый.
Ко мне по небу летите
Ко мне по тропам идите
Ко мне по морю плывите
На ветви древа садитесь
Под корни древа ложитесь.
В ручье у древа резвитесь.
Предстали звери невиданы
Присели звери неслыханы
На матерь-живу глядят
Под очи попасть ей хотят

Бегут у Велены слезы по щекам. Не муж тому причина, – рада она выйти за Межислава, по пригожеству сердце свое ему отдала. Но должна горевать невеста на свадьбе, так обычаем отчичей и дедичей завещано. Должны добрые люди на свадьбе видеть, что мать с отцом растили девицу так справно, что горько ей покидать родной дом, уходить к другому очагу. Потому, дело для девушки известное, – глянешь на мужа, глазами ему свети, а глядишь на родню и родителей так и рыдай в голос… А чтоб легче было вежество роду слезой выказать, – девушке другие женщины помогают. Выждут они момент, когда веселье чуть угаснет, да заснут песню грустную, расстаную, тут и не захочешь, слезы прольются.