Дмитрий Бондарь - О Тех, Кто Всегда Рядом!

В таких случаях даже Эти умывали руки, предоставляя людям право самим разобраться. Им-то что? Все стадо цело, все живы. А то, что обижен кто-то на окраине, так от этого им большого ущерба нет. В городах, а особенно в столице у них все жестко — там не дайте Святые Духи чью-то собственность прижать — мигом разберутся и показательно накажут провинившихся. А здесь людей мало, приходится беречь каждого.

Мы с Иштваном укладываемся спать под забором. Потому что в дом идти боязно — в любом хлеву чище. Мало ли кто там у них еще водится? Остроухая усаживается на вросшую в землю колоду и застывает в своей обычной позе молчаливого памятника.

К вечеру в деревне появляются люди, коровы, гуси, телеги. От шума мы и просыпаемся. Больше всего хочется чего-нибудь закинуть в рот, но вокруг только солома, мусор и истово трущий глаза Иштван.

— Пожрать бы…, - мечтательно тянет он.

Хине все так же сидит неподвижно, а Золтан со Вторым уже готовятся стучать молотками.

Мне же предстоит найти ишаков.

Оставив Иштвана присматривать за кузнецами и остроухой, обхожу почти половину деревни, знакомлюсь со всеми ее обитателями и, в конце концов, нахожу, то, что мне нужно: пятилетний осел и восьмилетний мул. Может быть, и постарше — у скотины возраст не спросишь, а хозяева за вранье вообще денег не берут. Попутно сторговываюсь на ужин для двоих и узелок со снедью в дорогу. Вся эта коммерческая операция изрядно опустошает мои карманы, оставляя в них всего пару оловянных кругляшей. Я, конечно, еще серебром набит по самое горлышко, но здесь это не деньги, а страшное оружие, которое не купишь ни за какое золото.

— Посмотри-ка! — встречает меня во дворе Золтан. — Разве не чудо?

Он показывает мне заготовку будущего тесака, зажатую в страшных клещах. Я же не особенно понимаю в работе с железом, и поэтому не разделяю его восторгов. Может быть и чудо, но мне-то откуда знать? И все же киваю:

— Вот умеешь же, когда захочешь! Только сделай еще острие, чтобы не только рубить, а еще и тыкать можно было, ладно?

— Как скажешь, — легко соглашается кузнец. — Тебе же делаю.

— Мне нужно, чтобы острый был.

— Будет! Скоро уже будет совсем готово, — сулит мне Золтан и скрывается в кузне, где Второй раздувает меха.

Его обещание исполняется только утром. Всю ночь они звенели молотками, громко спорили и мешали нам спать, но едва соседский кочет вскочил на забор, огласил окрестности своим дурным криком и крестьяне потянулись на поля, кузнец расталкивает меня и с гордостью показывает свой «большой и плоский гвоздь с ручкой»!

Наверное, деревенская жизнь накладывает неизгладимый отпечаток даже на такого неумелого кузнеца как Золтан. Я долго объяснял ему вечером, что хочу увидеть, но в итоге получил то, что представил себе «мастер». Клинок у него вышел чудовищно несбалансированным. Вся тяжесть сместилась к острию. Получился этакий неудобный колун, весом в четыре фунта — много не намашешься, дерево тоже не срубишь, но уж если разок попадешь по живой плоти, то ничто не спасет от дырки в голове или теле. С другой стороны, те, против кого он предназначен — Анку — долго размахивать им не позволят. И если с первого раза не попал, то потом шанса не будет. Это я так себя успокаиваю, понимая, что ничего лучше Золтан сделать не может.

По темному, расширяющемуся к острию лезвию бежит кривая белая змейка серебра. Одна сторона лезвия прилично заточена, вторая — просто кривой обух в полпальца толщиной. Рукоять — деревянная, вымоченная в каком-то темном растворе и от этого почерневшая, обернута кожаным шнуром. Выглядит клинок очень необычно. По крайней мере, я никогда ничего подобного не встречал даже на картинках. Хотя, стоит признаться, что мой личный опыт знакомства с оружием очень невелик.

— Спасибо, дружище, — благодарю его и передаю остаток платы за работу.

— Обращайся, если понадобится, — солидно отвечает Золтан.

Видимо, он уже вообразил себя состоявшимся мастером. Теперь будет землякам враки рассказывать о том, какую необыкновенную работу он способен сделать. И предлагать купить гвозди.

Тепло и многословно прощаемся с кузнецами, Иштван взгромождается на осла, Хине я подсаживаю на мула. Сам иду рядом. Мы направляемся в ту сторону, которую Золтан назвал «Зума». Нас ведет Туату — ведь только она знает, где нам искать ее «подружку» Морриг, приговоренную к смерти засидевшимся взаперти семейством Беернис.

Мы проходим через вновь опустевшую деревню. Нас провожают гуси в придорожной луже, пара звонких пустобрехов и тощая свинья.

— Ты сделал оружие для убийства Анку? — спрашивает меня Хине-Тепу, едва мы оказываемся одни на дороге.

— Сделал. Надеюсь, будет работать. Эй, Иштван! Держи! — протягиваю ему этот тесак-колун. — Это твой чудо-меч, дружище. Владей. Только помни, что я рассказывал тебе об Анку и обращай это оружие против них. Твои стрелы, боюсь, их не возьмут. Помнишь, что я тебе о них рассказывал? Только серебро может убить этих тварей.

Иштван как мальчишка начинает размахивать обретенным тесаком, выкрикивать воинственные кличи, рубить невидимых врагов. Какой же он еще маленький. Зачем я потащил его за собой?

За весь день нам навстречу попадается только две телеги с молчаливыми и нелюдимыми возницами, которым даже лень снять шляпу для приветствия.

Один раз мы делаем короткую остановку. Хине остается с ослом и мулом на живописной лужайке возле прозрачного ручья, а мы с Иштваном отправляемся на поиск дров для костерка.

— Слушай, Одон, — говорит он, едва мы отдаляемся от полянки на два десятка шагов, — а у тебя с ней уже было?

Некоторое время я не могу сообразить — о чем он допытывается. Мне просто не приходит в голову, что подобным образом можно думать.

— С кем? Что было?

— Ну, с госпожой алфур. Любовь там, поцелуи, понимаешь?

— Что?! — я едва не шлепаюсь оземь. Лучше бы он мне поленом по башке стукнул — меньше бы ущерба нанес.

— Не, ну а что? Она же красивая. Когда не заколдованная. Глаза большие, кожа чистая. Волосы золотые.

В моей голове подобное не укладывается. Боюсь, даже полено стало бы бесполезным для вколачивания эдакой нелепицы.

— Я вижу, вы давно друг друга знаете, — продолжает Иштван. — Я бы на твоем месте не терялся. Когда она вернет себе прежний облик, тогда каждый будет за счастье считать с нею побыть. Тогда поздно станет думать.

И я в сотый раз мысленно себя отчитываю за опрометчивое решение взять его с собой. И даже клянусь себе впредь на любую просьбу любого существа сначала отвечать «нет». Потому что «да» сказать можно просто, расхлебывать сказанное потом сложно.

— Нет, Иштван, — наклоняюсь за сухой корягой и прячу глаза, — никакой такой любви между нами не было. У меня другая есть. Даже две.