Олег Макаровский - Мир фантастики 2014. На войне как на войне

Таким раненым просто не давали «живой воды».

Хотя война большая, и бывало всякое.

– Идём посмотрим твоих, – военврач докурил сигарету до пальцев.

И пока в палатки заносили оборудование, пока все расставляли по местам, стерилизовали и готовили, прямо на земле, на остатках мебели, начали обрабатывать бойцов.

Это было не как раньше, когда вокруг больного вся семья собиралась и «Господи, помилуй» тянули. И не грубая передозировка у фельдшера. Если по науке, с расчетом массы тела, с капельницей и соматогеном, то можно было обмен веществ легонько подтолкнуть, самую малость. Этого хватало, чтобы за пару часов человек хоть немного массу тела подправил.

А соматоген дорогого стоил. Небольшие банки с янтарного цвета содержимым и шуточными корявыми надписями «рыбий жир» на этикетках. Местные, которые сновали здесь же и голодными глазами смотрели на эти банки, понимали, что такой баночкой всё село пару дней может питаться. И детям соматоген давать после голодовок лесных – полезней не бывает. Да только эти баночки в бойцов, как в печки, уходили.

Опивки, правда, оставались. И хмурому сержанту-медику, который головой отвечал за ящики с банками и который имел право стрелять без предупреждения, ему было всё равно, кто вылизывает эти банки досуха. Распечатывал, выдавал, смотрел, как пьют, принимал. Лишь бы счёт сходился и люди в погонах свои калории получали.

Многим солдатам не помогало и лечение по науке.

Семёныч до последнего врал, что с рукой порядок, но там был явный перелом лучевой кости, причем несросшийся. Оставили на операцию и обыкновенное недельное лечение.

Бозучу перешибло сухожилие. Не срослось. Левая ладонь не сгибалась. Он понимал и только мрачно ругался себе под нос.

Были и другие. Возмущались, доказывали, спорили. Некоторые только облегченно вздыхали. Но Толбаник и второй спец, Хворостов, совершенно не обращали внимания на эмоции. Мокей тоже понимал, что медицина лечит как умеет, и он, начштаба, лучше её лечить не сможет.

На всякий случай позвал Модеста, и они вдвоем быстро наладили дисциплину.

Сержант, за соматоген ответственный, совесть имел, однако если тут и дети с голодными глазами каждый глоток провожают, и солдаты со своим гонором медкомиссию прошибают, то до беды недалеко.

Поставили две очереди – детскую и солдатскую, отогнали лишних. Начштаба определил на работы тех, кто не понял намёка и продолжал стоять поблизости.

Всё споры и доказательства окончательно прекратились, когда под самолетный гул прибыли первые грузовики с ранеными. Разными они были. Слишком худыми для «живой воды» или со слишком тяжелыми ранами – их просто перевязывали, жгутами останавливали кровь. Теми, кто после воскрешения превратился в живой скелет, до предела исхудавшую человеческую куклу. И – хуже всего – теми, кто не вышел из тьмы, а стал просто куском мяса, начиненным консервантами.

Те, кто остался в строю, занялись военным хозяйством. Оружие после боев надо было чистить, перебирать, форму подшивать. При случае и трофеем нормальным разжиться – «кочерга» с запасом патронов просто так на дороге не валяется.

К полудню в мобилизованной легковушке прибыл командир, с ним новые лица.

– Знакомьтесь, – военный совет собрался у того же бака с водой, надпись на котором уже умудрились закрасить. – Наш новый замполит, Рубен Флориян.

Кивнул хмурый парнишка лет двадцати. Непонятно, кто его только направил на такую работу.

– И Янис Дорг, проверять.

Товарищем из особого отдела оказался быстрый в движениях, похожий на каплю ртути коротышка. Проверка новых кадров. Но по довольному лицу Камерова можно было понять – в полку решено, можно собирать добровольцев, сколько пойдут.

До вечера надо было всё успеть.

– Командир, – Мокей поднял палец. – Тут дело есть, по нашим долгам.

Это дело требовалось организовать кровь из носу. Поперёк всех очерёдностей.

Камеров, Мокей и Ермил дождались короткого перерыва в операциях и под руки привели к военврачу Ярину Семёновну.

– Для неё можно что-то сделать? – Ермил задал вопрос от всех.

Толбаник посмотрел на лицо старушки, которое за сутки стало напоминать череп, на вылезавшие волосы, прикрытые косынкой. Молча стянул с лица стерильную повязку и поцеловал Ярине Семёновне руки.

В таких случаях было принято давать морфий. Только она не хотела, она всё понимала, и ей просто надо было прожить ещё день, чтобы узнать – вернулся ли Лёшка живой из-под Майского. Стоян, как только воскрешать стали, отправил за ним своего племянника.

Под капельницей она жила ещё два дня. Дотлевала. Но когда сын встал у койки, так и не пришла в сознание.

Старый Пракоп Лабань остановился, приложил ладонь козырьком ко лбу. Вгляделся в отливающую жирной маслянистой латунью болотную хлябь. Поднял глаза, прищурился – солнце надвигалось на кромку чернеющего впереди леса. Лабань оглянулся через плечо, остальные пятеро подтягивались, след в след, упрямо расшибая щиколотками вязкую тягучую жижу.

– Ещё чутка, – хрипло крикнул старик. – Поднажать надо, совсем малость осталась.

Жилистый, мосластый Докучаев кивнул. Смерил расстояние до опушки взглядом холодных бледно-песочного цвета глаз, сплюнул и двинулся дальше. Диверсионной группой командовал он, и он же, вдобавок к рюкзаку со снаряжением, тащил на себе ещё пуд – ручной пулемёт Дегтярёва с тремя полными дисками. Докучаев считался в отряде человеком железным.

Лабань быстро оглядел остальных. Угрюмый, немногословный, крючконосый и чернявый Лёвка Каплан, смертник, бежавший из могилёвского гетто. Ладный красавец, кровь с молоком, подрывник Миронов. Разбитной, бесшабашный, с хищным и дерзким лицом Алесь Бабич. И Янка…

Старик тяжело вздохнул. Женщинам на войне делать нечего. А девочкам семнадцати лет от роду – в особенности. Когда Янка напросилась в группу, Лабань был против и даже отказался было вести людей через болото. Но потом Докучаев его уломал.

– Медсестра нужна, – загибая пальцы, раз за разом басил Докучаев. – Перевяжет, если что. Вывих вправит. Подранят тебя – на себе вытащит.

– Меня на себе черти вытащат, – махнул рукой старый Лабань и сказал, что согласен.

Из болота выбрались, когда лес верхушками дальних сосен уже обрезал понизу апельсиновый диск солнца. Один за другим преодолели последние, самые трудные метры. И так же один за другим, избавившись от поклажи, без сил рухнули оземь.

– Пять минут на отдых, – пробасил Докучаев и перевернулся, раскинув руки, на спину. – Отставить, – поправился он секунду спустя, рывком уселся и принялся стаскивать сапоги. – Разуться всем, портянки сушить.