Дмитрий Дудко - Воины Солнца и Грома

А беглецы тем временем расположились на тенистой поляне в глубине леса. Вима привалился широкой спиной к мощному стволу баньяна. К его плечу доверчиво прижалась Лаодика. Михримах, помедлив, села рядом и не стала противиться, когда царевич обнял и ее. Царевны переглянулись, и в их взглядах не было и тени соперничества.

— Ты, Михримах, будешь главной женой. Ведь у тебя царство, а у меня ничего нет, — сказала гречанка.

— Вы мне нужны и без ваших царств. — Вима прижал к себе обеих девушек и бросил торжествующий взгляд на Ардагаста: видишь, меня любят не только покорные рабыни.

Росич усмехнулся — мол, каждому свое — и погладил длинные темные волосы тохарки. Та уже успела снять кольчугу, смыть пот в ручье, сменила кожаную рубаху на полотняную и теперь почесывала за ухом тихо урчавшего полосатого зверя.

А узкоглазый маг Хиранья сидел неподвижно, скрестив ноги и словно ничего не видя вокруг. Поток его мысли стремился через леса, реки и горы на юго-восток, где на горе с крутыми склонами возвышался над долиной Ганга великий ашрам Солнца. Там его мысль ждала дружественная мысль того, кого индийцы звали Царем-Лекарем, а греки — Иархом, царем мудрецов.

Повесть дочитали уже на следующий день, после утренней службы и завтрака. Лютобор отложил книгу и отхлебнул прохладного узвара из сушеных яблок. Читал он лучше перса: легко, выразительно, с глубоким чувством, будто святую книгу. Заметив восхищенные взгляды дружинников и даже монахов, Хрисанф нахмурился и строго произнес:

— Хоть и мудры индийцы, а коснеют во тьме идольской и поныне. Сам апостол Фома лишь немногих из них просветить сумел.

— Их же счастье, что не жгут своих святых книг. И помнят всех отеческих богов, и мудрецов, и древних могутов. И не шлют индийцам ни митрополитами, ни епископами греков вроде Леонтия Ростовского, — сказал Лютобор.

Заступаться за придирчивого и сурового владыку Хрисанф не стал. Мелетий же перевел речь на иное:

— И еще вам наука из повести сей: како потрясаются царства от прелести женской.

— Уж из-за твоей-то попадьи никто княжества не потрясет, — хохотнул какой-то бойкий на язык дружинник.

— Я, если надо, потрясу, — сурово взглянул на него Мелетий. — Кабы не добралась Настя моя до митрополита, гнить бы мне в оковах, за ересь будто бы. А вся ересь была, что хотел житие Аполлония Тианского, коего язычники Христу уподобляли, переписать вместе с опровержением Евсевия Кесарийского.

— Ну теперь-то тебе, сокрушителю идолов, многое прощается, — подмигнул Щепила.

— А все же дивно, братие, — задумчиво сказал Хрисанф. — Одни язычники Сатане молились и дела его творили, другие же бесов и слуг их бесстрашно поборали. Только благого Бога видели в Солнце и звали его Кришной там, Михром, Даждьбогом…

— Вот-вот, тварь с Творцом путали, — проворчал Мелетий.

— Так ведь и в Писании Спаситель зовется Солнцем Правды.

— Меня мобеды учили: Михр — сын Ормазда, а Саошьянт, Спаситель — Хуршед-чихр, третий, солнечный сын пророка Зардущта, — сказал перс. — Ормазд — это Аллах, Ахриман — Шайтан, и горе не сумевшему выбрать между ними.

— Так в том ли дело, кто как богов зовет? Или, может, в том, кто каким богам служит? — обвел пристальным взглядом собравшихся Лютобор. — Я вот Чернобогу требы не клал, порчи не наводил, скота и урожая чарами не губил. А пойду к Леонтию на суд неправый, а после на костер. И вознесется душа моя с дымом в светлый рай, в Царство Солнца! Эх, люди книжные, не разумеете того, что и смерду понятно…

Дружинники и чернецы молчали словно бы виновато.

Щепила медленно поднялся:

— Не обессудьте, честная братия, пора нам. И так с утра не выехали, задержались, чтобы повесть дочитать.

— Жаль; никто в обители по-басурмански не разумеет, — развел руками Хрисанф, — А то переложили бы книгу столь дивную.

— Найдется, кому ее переложить. А список вам пришлют. Вы добрые книги храните, а не жжете, — сказал волхв.

Монах Арефий, маленький, всегда приветливый, с благостным личиком, вздохнул с сожалением:

— А дальше, верно, про оружие богов говорится? Неужели допустит Господь, чтобы им язычники владели, а христиане — нет? Мы бы с ним к половцев одолели, и булгар, и самый Гроб Господень освободили.

— Для того Аллах и не открывает вам, неверным, такого знания, чтобы вы не обратили мир в пустыню, — ехидно усмехнулся перс.

— А князь Изяслав, к примеру, таким оружием для начала Киев испепелит, — улыбнулся в бороду десятник. — Ладно, едем! До Ростова могли бы в два дня добраться, но я уж твои раны, волхв, поберегу. Остановимся в Момотине, потом в Бермятиной корчме. Там книгу и дочитаем.

— Оружие богов, думаешь, в той книге? — епископ Леонтий сдвинул в раздумье густые черные брови. — Вряд ли там есть сами заклятия. А вот другое из такой книги можно выведать: где и у кого искать тайного знания, в каких местах приобщаться к волшебной силе — там, на Востоке… Припомни, Арефий, не сказано ли там чего о семи перстнях? Перстнях Зла?

Монашек наморщил лоб:

— Вроде нет…

— И все равно там о них должно быть: книга ведь большая. От рук Ардагаста-варвара погиб великий мудрец, создавший эти перстни. А вот где они теперь, это знаем только мы с доктором Рейнольдом. — Узкое аскетическое лицо Леонтия тронула довольная усмешка. — В кургане викинга Ульвкеля, в лесах над озером Онего. Под такими заклятиями, каких никакому Лютобору не снять!

— Ох, и боязно, владыко, о таком и думать… без тебя! А с тобой — нет! — восхищенно произнес монашек.

— Ничего ты не боишься, Арефий, хоть и хлипкий с виду, — отечески улыбнулся Леонтий. — Эти греки теперь боятся знания, не то что их предки. А ты — скиф. Что я из тебя беса изгнал — все знают, не знают только, что ты его сам и вызвал. По дрянной, плохо переписанной книжке. Но не побоялся. И сегодня вот за день доскакал из Суздаля.

— А что? Разве мы Сатане служим? Нет, Господу: искореняем идолобесие. Да чего наша вера стоит, если нехристи с басурманами могут чарами владеть, а мы нет?

— Верно. Меня от язычников не раз только чары и спасали. Два епископа отсюда сбежали, хватит! Я сейчас иду с дружиной разорять Троебожное капище, а ты скачи обратно и скажи Щепиле, чтобы книгу у персиянина забрал. Разобраться еще надо, откуда она у него. В крайнем случае, заплачу.

Последнюю повесть из хорезмийской книги читали сначала на постоялом дворе в городке Момотине, а потом в Бермятиной корчме. К этой корчме и направился тем временем, уже не спеша, охочий до языческих тайн монашек Арефий.

Одиннадцать всадников, укрывшись в густой роще, наблюдали за большой дорогой, которая вела из Таксилы на запад, выходя на берег Инда против устья Кофена-Кабула. По дороге проезжал один хорошо вооруженный отряд, следом другой.