Алексей Фомин - Спасти империю!

Чистейшей воды самоубийство, никаких сомнений. Увидев такое, боярин Яковлев-Захарьин, не заезжая в слободу, с двумя своими доверенными людьми заспешил в Москву – доложить царевичу. Остальных же, среди коих был и новобранец Григорий Скуратов, отправил в слободу с докладом.

А после доклада начальнику сегодняшнего караула бывший болховский губной староста поспешил к земскому послу – Михайле Митряеву. Выслушав краткий, деловой пересказ о случившемся на станции, Валентин тут же решил уточнить:

– Понятно. Это официальная версия боярина Яковлева. Ты-то сам что думаешь? Неужто самоубийство?

– Самоубийство, – подтвердил Скуратов. – Но…

– Тогда зачем им было ехать сюда по требованию Никиты Романовича? – перебил его Валентин. – Зачем травиться в клоповнике на почтовой станции? Если уж решили убить себя, то могли бы сделать это дома.

Валентина поддержал дон Альба:

– И для чего им было убивать себя? Эта семья принадлежит к царствующему дому. Самое плохое, что могли им сделать, это сослать в какой-нибудь монастырь. Каррамба! Это же не бояре какие-нибудь. В их жилах течет кровь Рюрика!

Григорий смиренно выслушал эмоциональные реплики собеседников и в ответ спокойно заметил:

– Милостивые государи, вы же мне досказать не даете. Имейте терпение… Когда боярин Яковлев уехал в Москву, я задержался еще чуток на станции. Осмотрел все еще раз, со станционным смотрителем поговорил… Семейство Старицких прибыло на станцию вчера, еще до обеда. При желании легко могли преодолеть десять верст, оставшихся до слободы. Но они остановились на станции, словно ожидая кого-то. И вечером к ним приехал посетитель. Вскорости он покинул станцию, но Старицкие после его отъезда были еще живы. Смотритель заходил к ним. Получается, что ждали они каких-то сведений от своего посетителя, но тот привез им такие дурные вести, что они предпочли отравиться всей семьей. Они сами это сделали. Точно.

– Но что за известие это могло быть, Григорий? Ведь дон Альба прав. Смерть им в любом случае не грозила. Даже если бы доказали их причастность к смерти царицы. В худшем случае – монастырь. Чем их могли так напугать?

Скуратов криво ухмыльнулся и хмыкнул.

– Мало ли… Хотя бы бесчестьем. Монастырь-то монастырь, да не один. Все поедут в разные концы, а по дороге всякое может случиться и с княгиней, и с девочками. Да и Владимир Андреевич от случайностей не защищен. Вон матушка его… Умудрилась же свалиться в реку. А ведь догляд за ней был строгий. Однако же… Видно, незнакомец, которого они ждали на станции, очень хорошо им все это растолковал. Вот они и решились. Княгиня сама, своими руками…

Князь Владимир Андреевич нрава был спокойного, мирного и, можно даже сказать, трусоватого. Жил себе как бы наособицу – он и не опричный, но и не земский. И даже если когда и раздавались в земщине отдельные голоса, предлагавшие его на царство, то он первый открещивался от таких смутьянов. Одним словом, желал человек жить спокойной частной жизнью, не думая о государственных проблемах и нисколько не желая верховной власти. В отличие, кстати, от своей матушки, княгини Ефросиньи. Та была женщиной властной, волевой и энергичной. Она-то уж точно бросилась бы добывать сыну трон, как только появилась малейшая возможность. Почему и была упрятана Никитой Романовичем Юрьевым-Захарьиным в монастырь. И земщина его (редкий случай) в этом поддержала. Смутьяны – они ведь всем неудобны. Никогда не знаешь, чего от них ожидать в каждую минуту.

И если за княгиней Ефросиньей, чтобы доставить ее в слободу, отправили целый отряд, то Владимиру Андреевичу гонец отвез лишь письмо Никиты Романовича с приглашением посетить слободу, дабы помочь следствию по делу об убийстве царицы Марии. Но, похоже, князь Старицкий получил письмо не только от Никиты Романовича. Кто-то еще написал ему. Кто-то, кого он ждал вчера на ближайшей к слободе почтовой станции. Ждал и на что-то надеялся. На что он мог надеяться? На защиту, естественно, которую этот человек ему, судя по всему, пообещал. А иначе зачем бы он поехал в слободу вместе со всей семьей? Мог бы приехать один. Мог бы вообще не приезжать, а сбежать, скажем, за границу. Но он приехал. Приехал потому, что был уверен в благополучном для себя исходе дела. Но человек, писавший ему, в последний момент в такой поддержке отказал. Более того, еще и попугал, видимо, Старицких ужасами слободского правосудия. Кто же этот человек? Ясно, что в слободе он не из последних. Ясно, что Старицкий знал его лично и доверял его слову. Мог ли это быть Никита Романович? Исключено. Ситуация с двумя письмами от одного адресата – одним официальным и вторым тайным – попахивает паранойей. Да и не на руку Никите Романовичу смерть Старицких. Виноват, не виноват, а теперь все и в опричнине, и в земщине на него думать будут. Ему же репутация убийцы особ царской крови совсем ни к чему. Прав дон Альба, говоривший, что пролитие царственной крови – это уже за пределами добра и зла. Ведь даже царевич Иван, совсем еще мальчишка, и тот не поверил, что бояре к нему убийц подослали. А в то, что его хотят в монастырь упрятать, поверил.

Так что тот, кто фактически убил Старицких, впрямую работает на Рыбаса-Веттермана, раздувающего здесь гражданский конфликт. И убийство царицы Марии из той же оперы. Ни при чем здесь опричнина, ни при чем здесь земщина. И Никита Романович здесь ни при чем. Валентин собственными глазами видел, как был расстроен царский дядька смертью Марии.

Примерно таков был ход мыслей Валентина, раздумывавшего над словами бывшего губного старосты славного города Болхова.

– Ладно, Григорий, – вымолвил Валентин. – Иди сейчас к себе и жди.

– Чего ждать?

– Вызова к самому высокому начальству. Я пойду сейчас к боярину Юрьеву-Захарьину и добьюсь того, чтобы он следствие и по этому делу, и по царицыному тебе поручил. Чую, не обошлось здесь без измены. А у меня есть на примете пара человечков и на кухне, и в царицыном тереме, от которых этой самой изменой прямо-таки разит. Начнем с мелочи и, глядишь, выйдем на тех, кто повыше сидит. То-то царевич удивится, как вельможи его интерес блюдут.

– Понял, уже бегу. – Обрадованный нарисованной ему перспективой Григорий Скуратов ощерился в хищной улыбке, приоткрыв крупные желтые зубы.

Схватив в руку свою шапку, он действительно сорвался с места бегом так быстро, что если бы Ероха не успел распахнуть перед ним дверь, то он наверняка, как почудилось Валентину, о нее расшибся бы.

– Ты что задумал, Михайла? – скромно поинтересовался Ероха, когда они остались своей компанией.

– А что сказал, то и задумал. Пойду сейчас к Никите Романовичу. Разбойный приказ сейчас на несколько дней, считай, наш. Мужик этот, Григорий, по-моему, опытен и неглуп. Настала пора разворошить это осиное гнездо. Начнем с кухни и царицыного терема. Возьмем Бровика, а бог даст, и Бомелия. А там, глядишь, через них и на Веттермана-Рыбаса выйдем.