Александр Сапаров - Царев врач, или Когда скальпель сильнее клинка

После разговора с царем я ушел к себе, но вскоре ко мне как подстреленный прибежал мой родственник Никита Васильевич Лопухин:

– Чем прославился опять, Сергий Аникитович, что велено мне без промедления стрельцов выделить, сколько надо для охраны?

– Дела серьезные, Никита Васильевич, в моей мануфактуре стекло начали делать невиданное. Такого стекла пока нигде нет. Государь все его под себя берет. А чтобы урона для казны не было, охрана нужна. И главное, производят в вотчине, в самой Москве у меня теперь ничего нет, все мастера там работают. Требуется сделать так, чтобы ни одна муха не пролетела. Если какие чужие люди появляться будут, в железо их всех и на допрос. Я сам туда не поеду, а вот Борис Кошкаров с вами отправится. Ваша задача там будет, если что, большое нападение отбить. А Кошкаров начнет внутреннюю охрану ладить, чтобы ненадежных людишек к тайне не допускать. А то прознают, например, что в Заречье везут песок или поташ, так состав и выведают. А пока у меня одного такое стекло делается, за него купцы заморские еще драться будут.

– Да, действительно, умеешь ты удивлять, зятек, теперь небось и сам неплохие деньги в карман положишь?

– Никита Васильевич, – улыбнулся я, – вроде бы как нехорошо в чужом кошеле деньгу считать?

– Да ладно, ладно, – засмущался старый воевода. – Это я так, по-родственному. Рад я, что у Ирки муж добрый. А стрельцам, ежели туда идти, жилье есть?

– Ну пока нет, но и время пока не очень уж торопит. Вот когда мы первый товар в казну сдадим, тогда и начнется шум. Так что ты голова стрелецкий, ты и думай, сколько стрельцов надо, чтобы все в порядке было.

Озадаченный Никита Васильевич ушел. Я же отправился инспектировать начавшийся ремонт нежилых палат в Сретенском монастыре, где мне выделили место для лекарской школы. Митрополит не мудрствуя лукаво решил, что лучший надзор за учебой будет при монахах, которые не дадут ученикам издеваться над трупами и заодно присмотрят за приверженностью будущих медиков к православной вере. Мне, собственно, пока такая ситуация была на руку. Не пойдут же москвичи громить монастырь, даже если прокатится слух, что лекарские ученики трупы режут. Однако в моих мечтах недалеко от Кремля стояла Медицинская академия, в которой преподавали лучшие медики мира и выпускались лучшие врачи. Но до этой мечты было очень далеко, если она вообще когда-нибудь сбудется.

Когда я, на коне и с охраной, проезжал мимо торговых рядов, неожиданно унюхал знакомый запах: на меня пахнуло двадцать первым веком.

Соскочив с коня и бросив узду сопровождающим, я подошел к прилавку.

– Что продаем? – спросил весело.

– Так вот, боярин, маслице земляное, – льстиво улыбнулся мужик с окладистой рыжей бородой.

– И хорошо идет твое масло? – спросил я.

– Да берут люди потихоньку, глядишь, через месяц и расторгуюсь.

– Так сколько масла такого у тебя?

– Дык три бочки еще полные, боярин.

– Так, купец, давай закрывай свою торговлю, бери все масло и вези ко мне на подворье. Вот тебе сопровождающий, чтобы быстрей доехал. Как хоть звать тебя, купец?

– Митька Ерш я, батюшка боярин, так что же ты, сурьезно все масло берешь?

– Беру, беру, давай собирайся! И дожидайся меня, разговор к тебе будет, может, к твоей большой выгоде, понял?

Оставив одного человека из охраны поторапливать купца, я продолжил путь в монастырь. Мысленно я уже зажигал фитиль керосиновой лампы.

Ремонт шел ни шатко ни валко. Артель, привыкшая к размеренной работе, не могла поспеть за моими желаниями. Хотя я уже три года был здесь, но все же к темпу жизни другого времени так и не смог привыкнуть. Поэтому, когда я смотрел, как артельщики неторопливо работают, размеренно едят, хотелось взять кнут и слегка их приободрить.

А ведь у меня в усадьбе, пожалуй, почти все уже жили в том же темпе, что и я, потому как меня давно не раздражала медлительность дворни.

Мои требования, я думаю, тоже не особо радовали артельщиков, но хозяин – барин, так что работяги молчали в тряпочку и делали свое дело.

Когда я зашел в палаты, артельщики, конечно, перекусывали. Увидев меня, они повскакивали на ноги, а старшина, сняв шапку, с поклоном сообщил:

– Боярин, мы туточки уже закончили, сейчас, как поедим, с божьей помощью далее последуем.

– Ну и куда вы последуете? – уже не сдерживаясь, закричал я. – Сейчас вам горяченьких по спине насчитать, тогда последуете!

Лицо старшины покраснело:

– От, боярин, вот это совсем же другое дело, счас все будет сделано.

– А то мы все не разумеем, то ли боярин болен, то ли ему энто дело не особо и нужно. Ходить, ходить, ничего не говорит, только зубцами поскрипывает. А мы-то и не сообразим ничего. А уж ежели розог обещаешь, энто мы быстро сейчас возьмемся. Эй, робяты, кончай лишку жрать, давай за дело! А ты, боярин, расскажи-ка еще разок, чегось тебе надобно сделать, а то мы еще пока не уразумели.

Нет, наш русский мужик – это что-то, уж на что я считал, что умею сам прикинуться валенком, но эти просто были плоть от плоти народа, и им даже нужды не было прикидываться, такими и уродились, и поэтому с ними требовалось вести себя соответственно.

– Короче, мужики, все, что нужно сделать, до вас доведено, сто раз повторять не буду. Лишку денег вам платить тоже никто не будет. За каждый день сверх условленного ни кормежки, ни питья не выделю, а розог вам изображу, сколько нужно.

Быть печальным зачинателем аккордно-премиального подряда, не без помощи которого после успешного досрочного окончания строительства все построенное быстро разваливалось, мне совсем не хотелось.

– Все поняли?

– Все как есть поняли, боярин, – низко кланяясь, сообщил старшина, дожевывая кусок мяса.

Когда я прошел по будущим аудиториям, немного успокоился, все-таки строители в это время были не халтурщики и работали на совесть. Да они, наверное, и не понимали, что можно поступать по-другому. Это в мои незабвенные времена ремонт квартиры нельзя было проводить без присмотра.

Узнав о моем приезде, ко мне поспешил архимандрит Кирилл, который сразу начал выспрашивать о дворцовых новостях – что сказал Иоанн Васильевич, что сказал митрополит и все в том же духе. Очень любопытный был настоятель. Наверное, поэтому мою школу Антоний и определил сюда.

Уловив отголоски брани, архимандрит тут же начал укорять меня, убеждать, что в стенах монастыря надо укрощать свою плоть и не позволять себе хульных речей. Когда он сказал это слово, меня разобрал такой смех, что я несколько минут просто чихал. Архимандрит колотил меня по спине с укоризной:

– Вот, Господь все видит, сразу грешника наказал.

Но потом сменил гнев на милость и пригласил в свою скромную келью, где мы с ним долго беседовали, решая, как будем сосуществовать вместе.