Рябинин Б.С. - ЗАБЫТЫЙ СКАКУН

Непосредственное руководство было сосредоточено в руках Соколова; он сам составлял планы, на очередной заводской рабочий период, сам подбирал линии кровей. Соколов часто бывал на заводе. Часто приезжали в Талый Ключ и главный зоотехник треста, опытный специалист Аркадий Федорович Петров и старший зоотехник Константин Матвеевич Филиппов, старый заслуженный человек, участник русско-японской войны и революции. Оба очень любили породу. Филиппов «специально» вел завод. Очень многое зависело от Караваева – основного исполнителя замыслов Соколова. Если Соколов отвоевал русскую верховую породу для разведения на Урале, то Караваев должен был на практике доказать, что выведенный на Урале русский, скакун не хуже старого. Молодой начкон понимал все трудности этой работы, но они не пугали его. Он часто думал над указаниями Соколова – как их лучше выполнить. Из какой-то книги он выписал для себя правило на всю жизнь: «Лучший способ преодолевать препятствия во всех случаях жизни, как в открытом поле, на скаковом кругу, так и на жизненном пути, это подходить к ним с уверенностью, смелостью и увлечением, а главное – с непреклонной решимостью их преодолеть».

Обнадеживающее начало рождало уверенность, что дело будет доведено до успешного конца. Несколько лет – большой ли срок в коневодстве! – но налицо уже имелись отличные результаты. Ставки жеребят, полученные в 1945 – 1946 годах, отличались высокой породностью, а отдельные экземпляры, как-то: Бедуин (Глобус – Бегония), Отрада (Фундатор – Окраса), Изумрудная (Браслет – Игла), Топаз (Браслет – Тучка), Хабар (Браслет – Хвоя), Ашир (Браслет – Акустика), Оригинал (Фундатор – Окраса) – по своей типичности и яркости форм приближалась к идеалу восстанавливаемой породы.

Только одна Окраса, приведенная из Троицка и ставшая одной из основных кобыл, дала в непродолжительном времени трех хороших жеребят – Отраду, Ореола, Оригинала. Кобыла Октава принесла лучшую кобылку 1946 года Овацию и жеребенка Орфея – 1947 года.

Сын Глобуса и Бегонии, чисто-вороной, как и мать, Бедуин, подрастая, все больше складывался в жеребца правильной русско-верховой породы. Он родился в 1945 году. 20 января 1947 года родился другой сын Бегонии, от Браслета, – Былинник, «второй Браслет». Оба – вороные, оба – почти без недостатков, в обоих – сто процентов русско-верховых кровей.

А что стоила победа на скачках в Москве!

Глядя на это подрастающее поколение, уральцы еще и еще раз убеждались, что избранное направление в работе правильно, что все идет так, как надо, как должно быть. К этой мысли приходил Соколов; с этой мыслью, усталый, после дня, проведенного в конюшнях, левадах, на пастбище, где гуляли матки с жеребятами, возвращался домой Караваев. Серый крапчатый пойнтер Айва встречала его у порога; на стене, окаменев в позе, какую придал ему художник, молчал Ашонок. Караваев подходил и подолгу смотрел на него. Сын Свирепого 2-го и Досужей и через полтораста лет после своего рождения (он родился в 1808 году) был все так же полон силы и сдерживаемой энергии; на него никогда не надоедало смотреть. Конь косил свирепым глазом и молча словно напоминал Караваеву о важности дела, которому тот посвятил себя. Он был очень хорош, всегда хорош! – этот хищно изогнутый вороной конь с поднятой ногой, хотя он и не мог спрыгнуть со стены, чтобы пуститься, в галоп.

Каков же он был при жизни! Он будто говорил своим видом: «Смотри на меня: такой должна быть вся твоя порода!» И, глядя на него, молодой начкон вспоминал слова, которыми князь Урусов – неисправимый конник – в своей «Книге о лошади» заканчивал раздел о русско-орловско-ростопчинской верховой породе: «есть полное основание, предполагать, что будет время, когда вновь заговорят об этой прекрасной верховой лошади, как чистом типе».

Право, на хорошем месте стоит завод! Каждый раз, приезжая в Талый Ключ, Соколов невольно ловил себя на этой мысли. Завод расположен близ железной дороги (удобно перевозить коней) и в то же время в стороне от нее. В трёх километрах раскинулся на берегу Ирбитского пруда рабочий поселок Красногвардейский, где, в низинке, погромыхивает старый Ирбитский металлопрокатный заводик. В полночную тишь слышно, как там, проковывая железо, стучат старинные паровые молоты. Вокруг – поля, перелески, ширь, приволье.

Места здесь не похожи на уральские: нет больших гор, леса не так суровы, течение рек не столь стремительно. Это стык Урала с Сибирью. Особенно хорошо в Талом Ключе в начале осени, когда сентябрь только еще начинает желтить листья деревьев. Зеркало пруда отблескивает на солнце червонным золотом; течения воды почти не видно. День тих и светел, в воздухе разлит нежный запах увядающих листьев и пихтовой хвои. В такой день особенно хорошо гулять на пастбище маткам с жеребятами.

Соколов приезжает на завод обычно неожиданно, без предупредительного звонка по телефону, и сразу же идет в конюшни. Где-нибудь по дороге ему обязательно попадется Караваев, и дальше они идут вместе. Караваев – высокий, стройный, прекрасно сложенный, с приятным лицом восточного типа (мать его была грузинкой). На щеках его играет здоровый румянец, в руках стек, которым он на ходу сбивает головки ромашек. На рукоятке стека – изящно сделанная серебряная головка лошади. Он одет по-военному (не хватает только погон) и всем своим видом напоминает, что он кавалерист и конник до мозга костей. Караваев остроумен и может быть интересным собеседником. Соколов – старше, солиднее; он шире в плечах, говорит медленно и мало оживляясь только тогда, когда разговор заходит о лошадях. Кожаное пальто и кепка придают ему сугубо штатский вид.

Конечно, разговор у них прежде всего о том, что нового на заводе, как чувствуют себя лошади, кто новый появился на свет. Караваев рассказывает, Соколов слушает. Соколов – суровый человек, он не улыбнется, пока идет разговор, от него не ускользнет ни одна мелочь. Странно, что это он произносил те горячие, взволнованные речи в защиту разведения на Урале русской верховой породы, с которыми ему не раз пришлось выступать в Москве.

– Хотите посмотреть лошадок? – спрашивает Караваев.

Он почти не сомневается, что ответ будет утвердительный, и действительно получает его. Само собой разумеется, Соколов знает здесь всех лошадей, каждую из них он видел не по одному разу, и все-таки он никогда не откажет себе в удовольствии посмотреть на них еще. Кстати, он увидит, в каком они теле.

Они идут к длинному бревенчатому строению! – над дверями которого висит большой сочиненный Соколовым лозунг: «Дадим под седло нашим доблестным полководцам красивейшую в мире лошадь», и на небольшой утоптанной полянке останавливаются. Место хорошее – сухое, возвышенное, вокруг шумит сосновый лес. В центре площадки сделана специальная песчаная подушка, куда ставят лошадей. Караваев быстро дает указание старшему конюху, кого показывать, и затем командует: