Сергей Лобанов - Не родная кровь [СИ]

Наталья опять сникла, будто спряталась ото всех.

Утром она быстро собралась в дорогу.

Иван проводил Наташу, сколько смог: спешил на работу, дальше провожать не пошёл. Они какое-то время постояли на пронизывающем ветру.

— Вань, ты выходи тоже при первой же возможности. Здесь нельзя оставаться, этот город стал чужим для всех, — с каким-то отсутствующим видом произнесла женщина.

— Да, я постараюсь. Обязательно постараюсь, — ответил Никитин, понимая, что его-то точно никуда не выпустят. Он, как и все мужчины призывного возраста, должен защищать интересы Объединённой Оппозиции. За него как всегда всё решили и определили.

Потом женщина пошла по засыпанной снегом улице, а он смотрел на её хрупкую фигуру — понурую, совсем не похожую на прежнюю красивую фигурку юной и задорной Наташки Мал иновской…

Вдруг Наташа повернулась и быстрым шагом начала возвращаться.

Никитин поспешил ей навстречу.

Они крепко обнялись, будто не виделись очень давно.

— Что, Наташа, что? — волнуясь, спросил Иван.

— Ваня… Ты только возвращайся, ладно? — истово прошептала она.

— Конечно, Наташа, конечно! Я обещаю, — тихо и убеждённо ответил он.

Женщина немного отстранилась, не разжимая объятий, глядя тревожно глаза в глаза. Потом опустила руки, круто развернулась и пошла, не оглядываясь более.

Иван смотрел ей вслед, а после, тяжело вздохнув, пошёл оборонять город от супостата, защищавшего от него самых близких ему людей…

Наташа прошла всего-то пару кварталов, как вдруг начался очередной артобстрел.

Её убило сразу, прямым попаданием.

Ничего этого Иван не видел и не знал о смерти Натальи. Он поспешил на работу, опасаясь, как бы обстрел не сместился в его сторону. С этой минуты он стал жить ожиданием новой встречи, совсем не представляя, как объясниться с законной супругой, к коей тоже испытывал если уже не любовь, то чувство сильной привязанности, уважения, заботы, признательности. Привычки, в конце концов.

Никитин вздохнул, поглаживая левую ноющую руку, посмотрел по сторонам и опять прикрыл глаза, уносимый потоком воспоминаний.

В конце февраля вода начала спадать, а к середине марта Енисей вернулся в своё русло. Город обстреливали уже беспрестанно.

Военные, наученные горьким опытом, рассредоточились по всему мегаполису, поэтому какого-то значимого урона обстрелы им не наносили. Потери, конечно, были. И среди гражданских тоже. Это до крайности нервировало людей. Поток беженцев увеличился. Мужчин призывного возраста по-прежнему из города не выпускали.

Ник итина поставили под ружьё в конце марта. Его, как и многих мужиков, забрали прямо с работы. Они только-только закончили с укреплением очередной окопной линии, коих по городу нарыли во множестве, превратив улицы в сплошные ходы сообщений. Работа была тяжёлой и малопонятной: зачем столько окопов? Кто в них сидеть будет? Всех городских мужиков загонят?

Так и получилось. Вместе с регулярными войсками, вошедшими в Красноярск ещё до его осады, мобилизованных мужчин из рабочих перевели в ополчение — причём, добровольное, с нажимом повторяли власти! — и начали формировать по подразделениям. Вооружили автоматами и даже переодели в военную форму. Выдали бронежилеты, каски и прочую солдатскую амуницию, благо её было вдосталь: в город, пока его не обложили, со складов Минобороны везли всё.

От воспоминаний Никитина отвлёк шум и злые голоса. Он нехотя открыл глаза и посмотрел в ту сторону.

Разведчики гнали перед собой пятерых пленных федеров — молодых мужиков не старше сорока лет. Руки у них были связаны за спиной. Понурые пленные торопились, подталкиваемые прикладами в спины и пинками куда придётся.

Взводный — мужик лет сорока пяти, обратился к разведчикам:

— Допросили уже?

— Ага, — ответил за всех один. — Даже «колоть» не надо было, сами всё выложили. Только они всё равно мало знают.

— Нахрена вы их сюда привели? — недовольно спросил взводный.

— Так пленные же…

— И кого я поставлю охранять этих архаровцев? У меня людей и так не хватает. Ведите их в штаб батальона.

Разведчики погнали пленных дальше, переходами из помещения в помещение, через проломы в стенах, используя любую возможность, чтобы не выходить на открытое место и не попасть на прицел снайперу, засевшему где-нибудь в удобном местечке.

Никитин уже не сомневался, как с пленными поступят дальше. Пару недель назад он стал свидетелем расстрела большой группы федеров — человек сто, не меньше. Видел расстрелы он и до этого, но в таком количестве — впервые.

Лейтенант, приведший тех пленных, отошёл от своих солдат, направивших автоматы на федеров, понуро стоящих в колонну по три. Подошёл к полковнику на доклад. Тот как раз сытно пообедал и пребывал в прекрасном расположении духа.

— Куда их, товарищ полковник? — спросил лейтенант, доложившись.

Старший офицер пристально посмотрел на подчинённого и медленно повёл головой в сторону вырытой траншеи.

Лейтенант неуверенно произнёс:

— Они пленные, многие ранены.

Полковник ответил обыденно, будто не о людях говорил, а о каких-то неодушевлённых предметах:

— В гражданской войне пленных не бывает, лейтенант. К слову, р аненых тоже. Есть ещё не убитые. Исполняйте.

Молодой офицер взял под козырёк и нейтрально произнёс:

— Слушаюсь!

Затем чётко развернулся и пошёл к своим солдатам.

Иван видел, как помрачнело и окаменело лицо лейтенанта.

Никитин уже вдосталь насмотревшийся на зверства своих и федеров, уставший от бессмысленной жестокости, отрешённо подумал:

«Зачем? Ну, зачем?..»

Федералов подводили к траншее по десять человек, выстраивали в шеренгу лицом к расстрельной команде и стреляли методично, как на конвейере…

Некоторые из пленных упирались и даже плакали, таких избивали и волокли к траншее, а иных, никак не желающих идти, стреляли на месте. А после волоком тащили и сбрасывали вниз. Большинство шли сами в мрачном, достойном спокойствии, сохраняя выдержку в последние минуты жизни…

Потом убитых и недостреле нных, не добивая, закидали землёй. Из этой полузасыпанной траншеи ещё двое суток доносились глухие болезненные стоны… Поговаривали, что и земля там шевелилась…

Взводный проводил взглядом разведчиков и отвернулся равнодушно.

Иван знал, что тот своё время окончил обычный институт с военной кафедрой и даже послужил в армии летёхой. А потом всю жизнь токарил на заводе, хоть и имел высшее образование. Токарям платили хорошо, как он сам пояснял в разговорах.

К нему обращались по-простому — Михалыч. От всей его по-мужицки основательной фигуры веяло уверенностью и внутренней силой. Бойцы слушались своего командира и уважали за спокойный и твёрдый характер. Он никогда не орал и не требовал от подчинённых никакого соблюдения устава. Всё по-простому, обыденно, как в жизни. На таких мужиках веками держалась Русь.