Сергей Лобанов - Не родная кровь [СИ]

«Здравствуй, Фёдор!

Надеюсь, ты всё же прочтёшь это короткое письмо. Изливать на бумагу душу не стану. Если сможешь услышать и понять меня, хватит и этих слов. Если нет — не поможет ничего.

Я решила с Алёной уйти за город. Здесь оставаться очень страшно. Боюсь за ребёнка и за себя. Совершенно не знаю, что ждёт нас, но жить в постоянном страхе невозможно. В этом абсурде всё перевернулось с ног на голову, как и наша жизнь. Твой уход стал для меня очень неожиданным. Сколько выплакано слёз, знаю только я и мои бессонные ночи. Наверное, я была неправа в нашем последнем разговоре. Но и ты сделал какой-то безумный вывод из моих слов, хотя я ничего такого не имела в виду.

Давай забудем тот разговор, забудем время, проведённое в профилактории, твой, по меньшей мере, странный «бизнес», и станем жить как прежде.

Если тебе дорога семья, возвращайся. Если спокойнее одному, так и быть, я пойму и дочери постараюсь всё объяснить, когда подрастёт.

Говорят, за городом есть какой-то палаточный лагерь, его не обстреливают. Дальше идти нам всё равно некуда. Скорее всего, мы останемся там, пока всё не закончится, а потом вернёмся назад. Надеюсь, ты будешь ждать нас дома. Ключи я оставила тёте Маше.

Светлана».

Фёдор сложил листок.

— Тёть Маша, жена пишет, ключи оставила.

— Да, вот они, — женщина сняла с гвоздика вбитого в стенку два ключа на колечке, от верхнего и нижнего дверных замков.

— Спасибо вам. Пойду я.

— С Бог ом Фёдол, с Богом! Заходи, если что надо будет. А в голоде-то что тволится, Господи! Слышал, навелное?

Трошин кивнул и ушёл от гостеприимной соседки. Привычным движением открыл замки своей двери, будто утром в последний раз закрывал их.

В квартире было холодно и непривычно пусто. Но Фёдор и не думал задерживаться. Он опасался, что за ним могут нагрянуть в любой момент. Странно, что до сих пор не появились, хотя кому это сейчас нужно при таком бардаке! И всё же рисковать не стоит. Когда шёл сюда, понимал, что вряд ли останется, хотелось увидеть жену и дочь, сказать им всё и узнать, примут ли назад. Письмо всё разъяснило. Он всё ещё нужен. От этого на опустошённой и очерствевшей душе стало теплее. Как всё-таки хорошо быть нужным! Даже таким несносным и жестокосердным. Бескорыстная любовь способна растопить любое заледеневшее сердце. Фёдор вспомнил, как тянулась к нему дочка, не требуя ничего взамен, любя с открытой детской доверчивой непосредст венностью. Никакое золото мира не стоит этой любви!

Они там, за городом, а он всё ещё здесь и выйти не так просто. А физически здоровым мужчинам его возраста вообще невозможно. Значит, что? Верно. Идти добровольцем.

Но как можно воевать с теми, у кого в тылу находятся самые близкие и родные ему люди?! Что за война такая…

При первой же возможности нужно уходить к федералам, пока тут не раскусили что он за фрукт. Ведь сведения о его аресте сохранились. От федералов попасть в их палаточный лагерь, наверняка проще. Хотя, кто знает, как сейчас относятся к военнопленным? Хм… слово-то какое! Анахронизмом несёт за версту. Вроде как по каким-то международным конвенциям к военнопленным должны относиться гуманно.

Короче, сплошные непонятки и очень рискованно…

Можно сгореть ещё при оформлении в добровольцы. Но по-другому за город вряд ли получится выйти.

Рискованно… Но разве мало приходилось рисковать?! Пусть это будет испытание судьбой: если суждено — выберется, нет — пропадёт.

Чёрт! Рискованно…

Но Фёдор уже загорелся идеей. Не знающая покоя авантюрная натура требовала немедленных действий. Он быстро переоделся в чистую утеплённую одежду, закрыл дверь, отдал ключи соседке и сказал, что пошёл искать своих.

Военкомат располагался на прежнем месте. По коридорам сновали военные, стояли кучками и поодиночке гражданские — сплошь молодые мужики и парни.

Трошин быстро выяснил, куда ему обращаться.

— Добровольцам в одиннадцатый кабинет, — коротко сообщил дежурный.

У дверей кабинета собралось пятнадцать человек — молчаливые, сосредоточенные, будто перед прыжком с парашютом.

Очередь двигалась быстро. Иные выходили с листом бумаги — анкетой, которую заполняли в коридоре, кое-как пристро ившись на стульчике или у подоконника, и возвращались в кабинет уже без очереди. Другие выходили ни с чем, мрачные и даже озлобленные. На вопросы не отвечали и уходили. Вероятно, им по какой-то причине отказывали, понял Фёдор.

Когда Трошину подошла пора заходить, за ним собралось ещё двенадцать человек. Это удивило Фёдора. Он даже не предполагал, что в этой непонятной войне могут быть добровольцы по убеждению. Не все же, как он пытаются спрятаться от властей. Что же тогда движет ими? Желание мести? Скорее всего. А ещё Фёдор подсознательно ощущал, что скоро начнут грести всех без различия — и добровольцев, и прочих способных стрелять. Недаром мужиков из города не выпускают.

В кабинете за тремя составленными в ряд столами, накрытыми красной материей, сидели трое мужчин — два капитана и майор. На столах лежали стопки каких-то бумаг, картонные папки на тесёмках, прочие канцелярские принадлежности. Чуть в стороне от троицы за монитором пристроилас ь моложавая женщина в чине лейтенанта.

— Доброволец? — буднично спросил майор — сухонький небольшой мужик лет тридцати, с бледным аскетичным лицом, говорящим о целом наборе хронических заболеваний желудочно-кишечного тракта.

Он сверлил Трошина чуть прищуренными буравчиками глаз, будто пытался узреть истинные мотивы поступка.

— Так точно, — по-уставному ответил Фёдор.

— Паспорт, военный билет, — коротко произнёс майор.

— Паспорт потерял. В потоп попал, одежда вымокла вся, пока сушилась в общей палатке, документы пропали, — выдал Трошин заготовленную версию.

На самом деле свой паспорт он в последний раз видел перед задержанием, когда отдал его для проверки старшему лейтенанту. Потом обстрел, арест, выматывающий допрос, камера…

— Но у меня загранпаспорт есть и военный билет, конечно, — добавил Фёдор, извлекая из кармана документы, взятые в квартире.

— От кого бежим, господин Трошин? — нехорошим тоном спросил майор, не спеша просматривая военный билет и загранпаспорт.

Фёдор обомлел, но сумел сохранить самообладание, потому как сразу сообразил, это такая форма общения у майора. Насмотрелся он тут на всяких добровольцев, вот и разговаривает так со всеми пришедшими на добровольный убой.

— Ну, от себя, — нехотя отозвался Трошин, хмуро глядя в сторону и уже уверенный, что не рискует ничем, давая такой ответ.

И оказался прав.

Майор передал оба документа подошедшей женщине, и поучительно сказал:

— От себя не убежишь. Ну, да ладно, это не мои дела, а мои — понять ваши мотивы. Вот если б вы мне сейчас запели о ненависти к врагу, о желании поквитаться за чью-нибудь гибель или ещё за что, я бы вас понял по-человечески, но дал от ворот поворот. Не нужны нам на фронте самоубийцы.