Сергей Лобанов - Не родная кровь [СИ]

— И много тут таких? — с нескрываемым интересом, но сдержанно поинтересовался Фёдор, припоминая выходивших ни с чем из кабинета.

— Почитай, каждый второй, — без эмоций ответил майор. — Ну что, — обратился он разом к обоим капитанам, — годится господин Трошин в добровольцы?

— Так точно, годится, — почти одновременно ответили офицеры, кивая в подтверждение своим словам.

— Товарищ майор, — подала голос женщина из своего угла, — а как же паспорт?

— А что, загранпаспорт в нашей стране уже не документ? — спокойно поинтересовался майор. — Военный билет в порядке, на учёте человек состоит. Остальные сведения на добровольца в базе данных имеются?

— Так точно, имеются, — ответила женщина, мельком глянув на монитор.

— Оформляйте документы. А вы, Трошин, берите анкету, заполняйте в коридоре, потом без очереди заходите. Дальнейшие указания получите после.

; Фёдор попал в Сибирский Добровольческий полк, специально сформированный и прикомандированный к одной из мотострелковых бригад, обороняющих подступы к Красноярску.

Неразбериха и откровенный повсеместный бардак потрясли Трошина до глубины души. Он и не предполагал, что в регулярной армии такое возможно, особенно в условиях войны. Складывалось впечатление, что командование на всех уровнях плохо понимает, что делает и что вообще надо делать. Всё более-менее держалось на исполнительности младших командиров, и если бы не они — армии просто не существовало бы как таковой, а была бы толпа вооружённых мужиков толком не желающих никому подчиняться. Привыкли на «гражданке», что каждый сам себе умный и знает как надо лучше. А то как же! Будут тут ещё всякие вояки указывать, что и как делать, да ещё требовать неукоснительного исполнения приказов.

Основную часть времени солдаты проводили в промороженных окопах, периодически отогреваясь в блинд ажах. Все жили ожиданием ещё далёкой весны и тепла, и постоянно мусолили абсурдность ситуации: мужики защищают город, а семьи многих и многих защитников находятся под контролем федералов.

На самом деле официально запрещалось обсуждать это. Но не привыкшие к безусловному подчинению люди плевать хотели на такие приказы, желая только одного: безопасности для родных и воссоединения с ними. По этой причине перебегали на сторону противника едва ли не толпами. И это стало для Трошина настоящим откровением. Он-то думал, что один такой умный, а оказалось…

Вот тебе, бабушка, и всё добровольчество, которое идеологи от оппозиции пытались возвести чуть ли не в ранг народного движения. На самом-то деле мужики нашли лазейку: если не выпускали из города, то хотя бы таким способом пытались вырваться к своим семьям.

Командование оппозиции не сразу осознало ошибку, долго раскачивалось, размышляло, не перекрыть ли выход совсем? Как в этом с лучае поведёт себя армия? Вдруг войска взбунтуются?

А если не перекрывать, то федералы получают козырь, о каком можно только мечтать. Да уже получили, чего уж там!

В конце концов, выход перекрыли вообще всем гражданским.

Армия не взбунтовалась.

Командование выдохнуло с облегчением: на этот раз обошлось.

Разумеется, рядовые, младшие и средние офицеры не подозревали о подобных сомнениях высшего командного состава. В противном случае последствия могли быть весьма плачевными для оппозиции.

Федералы на полную катушку использовали ситуацию, обрабатывая сомневающихся путём разброски с вертолётов листовок, а на иных участках с помощью громкоговорителей. Предлагали переходить на сторону законной власти, обещали амнистию и возможность немедленного воссоединения с семьёй.

Чаще всего перебежчиков ловили свои, сильно избивали и содержали как военн опленных, создав почти невыносимые условия. Многие обмораживались, простывали, болели и умирали. Но дезертиров не убавлялось. Тогда по приказу командования их начали расстреливать перед строем.

Это быстро привело к нужному результату.

О таких случаях много говорили, как и о том, что вот-вот создадут штрафные части, где вину придётся «смывать кровью», как в Великую Отечественную.

Ещё много говорили о необходимости соединения с Северо-восточным фронтом Объединённой Оппозиции. Но для этого требовалось массированное наступление войск фронта либо защитников города для прорыва блокады федералов.

Такое наступление, ходили слухи, готовилось на начало весны. А пока противники взаимно обрабатывали позиции миномётным огнём, иногда артобстрелами и залпами реактивных установок. Позиционные, скоротечные столкновения стали привычными и порой переходили по нынешним меркам в затяжные — два-три дня, бои.

Фёдор улучил момент в один из таких боёв.

Атака его роты захлебнулась — нарвались на плотный заградительный огонь, потеряв едва ли не половину личного состава убитыми и ранеными. Началось беспорядочное отступление.

Трошин упал в глубокий снег. Сердце бешено колотилось. Сказывался стресс от боя, опасение быть заподозренным в желании переметнуться к врагу и пристреленным прямо тут же — а чего возиться, тащить назад, когда там тоже расстреляют! Сюда же примешивался страх нарваться на пулю уже от федералов. Те в горячности не сильно-то станут разбираться. Грохнут и все дела.

Постепенно перестрелка утихла.

Тишину заснеженного поля разрывали стоны раненых.

Фёдор приподнялся, осматриваясь, и увидел, как иные отчаянно цепляясь за жизнь, ползли в сторону своих, пятная снег кровью.

Показались фигурки солдат федералов. Они быстрыми перебежками перемещались, часто залегая, стремясь к месту, где оппозиционеров накрыл кинжальный огонь, где лежали раненые, где могли остаться карты с обозначением минных полей и дислокацией войск.

Трошин вновь рухнул на снег, учащённо дыша, испытывая сильный страх: сейчас Судьба решит — жить ему дальше или умереть прямо здесь, в этом снегу; станут враги друзьями или оставят коченеть бездыханное тело.

Весной оно начнёт разлагаться и вонять тяжёлым трупным смрадом…

Федералы приближались, зазвучали первые одиночные выстрелы, добивающие раненых. Самообладание оставило Фёдора и он, уже плохо понимая, что делает, пополз по снегу в сторону своих позиций. Желание жить заполнило всю его суть, он готов был ползти так всю жизнь, но жить! Жить! Жить…

Он наткнулся на убитого командира роты. На теле, поверх бушлата на длинном ремешке покоился планшет.

Трошин интуитивно почувствовал в этом возможность для спасения, с орвал с тела планшет, отполз подальше и немного приподнялся, задирая вверх руки.

— Не стреляйте! — крикнул он.

Федералы как сбитые городошные чурочки попадали в снег. Кто-то даже дал несколько коротких очередей в сторону Трошина.