Сергей Лобанов - Диверсанты

— Да пошёл ты! — в праведном возмущении задохнулся Шахов.

— Я-то пойду, — с готовностью отозвался Седых. — Да вот что ты без меня делать будешь? Ты же пропадёшь, ты ж как дитё малое, за тобой глаз да глаз нужен.

— Сходи сам, — проворчал Бек, садясь рядом с остальными в грязь. — Может, у тебя получится найти. Ты вон какой языкастый.

— А это, друг мой, кому что от рождения дано. Ты вот в каком возрасте говорить начал?

— Я почём знаю? Как все, наверное, — неуверенно ответил Шахов.

— Э-э, не скажи! — вдохновенно произнёс Седых. — У всех по-разному. У тебя и сейчас проблемы с этим. Ты же двух слов связать не можешь. Вот я и говорю, пропадёшь ты без меня.

Остальные улыбались грязными грубыми лицами, слушая перепалку друзей, зная, что те так общаются с самого знакомства, причём заводилой всегда выступал непоседливый Негатив, донимая своей демагогией рассудительного друга.

Бек использовал проверенный приём, каким всегда спасался от острого на язык приятеля: просто перестал отвечать на его колкости.

Видя это, Негатив опять затянул:

— Выйду на улицу, солнца нема! Девки молодые свели меня с ума!..

Сморщившись от его вокала, Янычар взглянул на небо.

Словно вопреки словам песни через тяжёлые тучи и стелящийся дым пробились косые солнечные лучики, придав ещё больше контраста чудовищным разрушениям.

Здесь масштабных боевых действий не велось.

Не было здесь больших населённых пунктов, индустриализации. Завоёвывать и защищать просто-напросто нечего.

Местным жителям и беженцам опасаться манёвров войск тоже не приходилось, так как направления, называвшиеся дорогами, и в мирное время представляли собою место, по которому собираются проехать, а уж в войну и вовсе оказались запущенными.

Тайга — это не лес, даже дремучий, даже большой.

Тайга — это дикие непролазные места с таким подлеском, что без топора не пройти. Подлесок густо растёт меж сплошных, одна на одной, заросших травой кочках высотой в рост взрослого человека, а порой и больше. Промеж плотно натыканных кочек с навечно перепутанными длинными травяными стеблями даже летом вполне можно найти лед в тёмных стылых лужах.

В таком подлеске невозможно просто идти, там нужно продираться, прорубая топором проход, скорость продвижения удручающе низкая, выматывающая, отбирающая последние силы.

Тайга — это глубокие распадки, где солнечного света, наверное, никогда не бывает, где холодно даже жарким летом.

Тайга — это лесистые возвышенности, откуда открывается безбрежное зелёное море, смертельно опасное не только для неопытных, но и для бывалых, рискнувших отправиться в путь.

Тайга — это буреломы, это широкие стремительные реки без всяких мостов, это громадные коварные болота, это выгоревшие десятки километров мёртвых обугленных торчащих палок.

Тайга — это местами странным образом спиленные наполовину сосны. У заезжих по-первости появляется навязчивый вопрос: кому нужно было забираться на дерево и не на одно, чтобы спилить наполовину? Почему не спилили у корня? И только местные знают: снегом тайгу порой заваливает так, что заключённые, работающие на лесоповале, откапывают дерево сколько могут и спиливают что торчит. А когда весной снег сходит, становится видно наполовину спиленный ствол.

С начала войны здесь стояли лишь небольшие гарнизоны. Условная линия фронта разделялась широкой буферной зоной, местами достигавшей ста и более километров. На этой ничейной территории нет-нет, да и попадались забытые богом небольшие посёлки, деревни и деревушки в несколько дворов.

Когда началась бомбёжка городов, когда возник повальный дефицит на всё, когда пропало электричество и тепло, — люди, спасая себя и свои семьи, устремились в таёжные края в надежде прожить на «подножном корму»: грибах, ягодах, посадке картофеля на маленьких участках, вскопанных и кое-как очищенных от сплетения корней деревьев.

Некоторые умельцы промышляли охотой, и все — рыбной ловлей. Рыба стала основной пищей беженцев. Благо, её непуганой в местных водоёмах оказалось столько, что хватало всем с избытком, а она сама всё шла и шла, без страха подплывая и тукаясь в ноги стоящим в воде людям.

В эти же края стремились многочисленные дезертиры с обеих сторон, имеющие оружие и превосходство. Порой они бесчинствовали, измываясь над беззащитными мирными людьми, отбирая последнее. Однако туда, где организовывались отряды самообороны, дезертиры не совались, довольствуясь более доступным.

Здесь же промышляли ушедшие в побег уголовники. До войны их исправно отлавливали, метелили до полусмерти и добавляли срок за побег. И всё равно некоторые заключённые даже под страхом непременной поимки и зверского избиения срывались в бега, не в силах терпеть неволю, чтобы хоть пару дней побыть свободными людьми.

В редких случаях побегушников так и не находили. Успокаивались тем, что они всё равно погибнут — сломают ногу, неловко оступившись; умрут от голода или от диких зверей; утонут в болоте; просто сгинут, безнадёжно плутая в этакой глуши по воле лешего, хозяина здешних мест.

Мало кому из бежавших удавалось совершить побег в полном смысле этого слова. Как правило, это были таёжники или военные, прошедшие курсы выживания в подобных условиях.

С началом войны беглецов искать почти перестали: время такое наступило, каждый думал о себе, о том как выжить. Поэтому они без особого страха быть обнаруженными оседали в выстроенных охотниками избушках, то есть там, где в мирное время опытные и неутомимые преследователи искали бы прежде всего. Сейчас же побегушники почти не опасались быть пойманными и уже не стремились выйти к цивилизации, где полыхала гражданская война.

Вместе с тем оставались и глухие территории, где солдат, дезертиров и беглых осуждённых не видели вовсе, зная о войне лишь из плохо функционирующих радиоприёмников. Их изредка включали, экономя допотопные батарейки или редкие аккумуляторы: электричества в этих местах не помнили с самого начала гражданской.

Верхом шика считались дизельные генераторы, но это только в наиболее крупных населённых пунктах и только для расположенных там гарнизонов военных.

Мирные люди довольствовались дневным светом, проводя в темноте безрадостные вечера, становящиеся с окончанием лета всё более долгими.