Дмитрий Шидловский - Самозванцы

– Вона как, – в голосе офицера снова зазвучали уважительные нотки. – Ты кто таков есть, молодец?

– При писце боярском я состоял, – ответил Чигирев. – Первый день сегодня на службе. Вчерась только с товарищами моими из Сибири прибыли да сегодня на службу к боярину взяты были.

Офицер загоготал.

– Не свезло тебе, парень, – произнес он. – Ладно. Девку к прочим бабам отведите. Да глядите, чтоб волос с ее головы не упал. А этого обыскать.

Один из стрельцов схватил Дарью за руку и потащил прочь. Однако повернулась она перед дверью и крикнула Чигиреву:

– Звать‑то тебя как?

– Сергей Чигирев я, – ответил ей историк.

Тем временем два стрельца подошли к нему с двух сторон и принялись обшаривать его одежду. Первым на пол полетел нож историка. К счастью, стрельцы не заметили тщательно замаскированный однозарядный пистолет, вмонтированный в рукоять. Следующим на свет божий было извлечено переговорное устройство. Историк проклял тот момент, когда положил его в карман. Маленькие рации создавались так, что, помещённые в пояс разведчика, были незаметны при обыске. Но устройство, лежащее за голенищем сапога, само легло в руки стрельцов.

– Что это? – нахмурившись, спросил офицер, – Оберег, – соврал Чигирев.

Офицер небрежно махнул рукой и, к облегчению историка, миниатюрная рация полетела на пол. Теперь стрелец вытащил из‑за пазухи пленника спрятанную им грамоту. Офицер жадно схватил ее и принялся читать:

– Мы, Божьей милостью государь Федор Романов… – Он сурово взглянул на Чигирева: – Откель бумага сия? Кто тебе ее схоронить поручил?

– Никто, – отрицательно покачал головой Чигирев и только теперь понял, перспективу какой блистательной комбинации создает этот документ и как сильно он может повлиять на историю этого мира. – В боярском сундуке нашел. Велели мне ее сжечь, но я схоронил.

– Зачем?

– Царевым людям отдать. Измена же явная боярином затевалась.

– Так боярину изменить затеял?

– Я царю верную службу сослужить думал, – ответил Чигирев.

– И почто на стрельцов с саблею ходил?

– Так ведь снасильничать они хотели.

– За чужую девку голову сложить порешил?

Помедлив несколько секунд, Чигирев произнес:

– Тошно мне, когда худые людишки над людьми добрыми бесчинства творят.

Офицер внимательно посмотрел в глаза историку, после чего распорядился:

– К Басманову его.

– Стало быть, как только грамоту сию воровскую увидел, так и к царевым людям бежать порешил, – дьяк подозрительно посмотрел на подвешенного на дыбе Чигирева.

Из всей экипировки, в которой историк прибыл в здешнюю Москву, на нем остались одни нижние порты, изрядно испачканные и потрепанные после недели пребывания в кремлевском застенке, да нательный крест, который палачи не могли снять с арестованного. Сюда, в Кремль, его доставили сразу после короткого допроса у Петра Басманова. Теперь его голое, давно не мытое тело украшали множественные рубцы от Ударов кнута и ожоги от факелов.

Не единожды за последние семь дней своды пыточной камеры оглашались истошными воплями, которые вырывались из груди Чигирева, когда к нему применяли очередную «меру воздействия». Следователи особо не церемонились и сразу начинали допросы с пыток, очевидно полагая, что признание, вырванное болью, является куда более чистосердечным. Теперь историку на своей шкуре довелось изведать «прелести» методов дознания, о которых он читал в исторических трудах. Впрочем, экзекуторы не были слишком изобретательны и ограничились традиционными кнутом, огнем и дыбой. Судя по тому, как палачи обращались со своей жертвой, умело доводя ее до иступления от боли и быстро приводя в сознание после обмороков, но не калеча и не допуская ее смерти, это были весьма искусные в своем ремесле люди. Судя по их возрасту, можно было предположить, что они еще помнят «веселое Иваново времечко». Наверное, они считали подобные пытки просто детской игрой. Да и сам Чигирев, отлеживаясь после очередного допроса на куче соломы, служившей ему постелью, понимал, что по‑настоящему за него еще не взялись.

– Всё так, – подтвердил историк.

– А почто ты, песий сын, из своей Сибири на Москву подался?

– Говорил же я, на Москве жить хотел, – в десятый раз повторил Чигирев.

– Ну, а дружки твои где, десятник Игорь и сотник Владимир?

– Не знаю.

Стоявший рядом полуголый палач с силой хлестнул историка кнутом под ребра. Тот взвыл, – Мне врать не гоже, – не унимался дьяк.

– Христом Богом клянусь, не знаю, – с трудом превозмогая боль, выдавил Чигирев. – В Москве мы лишь один день были и, окромя романовских людей, ни с кем знакомства не свели. Ежели не нашли вы их ни среди мертвых, ни среди пленных, так, верно, из Москвы они уже подались.

– А куда с Москвы пойти они могли?

– Да кто ж их знает? Может, в Сибирь возвернулись. Может, на север, к Беломорью, от царева гнева подальше.

– А может, в Литву? – предположил дьяк.

– Отчего же в Литву? – не понял Чигирев.

– К хозяину вашему, королю Жигимонту.

– Да откуда же нам короля Жигимонта знать? – изумился Чигирев.

Он не без усилия над собой выговаривал имя польского короля Сигизмунда на русский лад, хотя еще перед отправкой в экспедицию долго приучивал себя говорить так, как это делали на Руси в шестнадцатом веке.

И тут же, повинуясь мановению руки дьяка, палач начал вращения колеса, вновь заставив историка орать от боли. Когда пыточный инструмент был возвращен в прежнее положение, дознаватель произнес:

– Вор Петька Малахов на той же дыбе пока‑шал, что десятник Игорь литовские премудрости сабельного боя знал. Откель?

– Не литовские это приемы, а китайские! – чуть не плача выдохнул Чигирев. – Много боевой премудрости, здесь не ведомой, узнал он, Странствуя в Китайской земле.

Дверь застенка отворилась, и в пыточную, тяжело ступая, опираясь на длинный резной посох, вошел высокий, статный пожилой мужчина, одетый в богато украшенную боярскую одежду. На пальцах незнакомца сверкало множество перстней с крупными драгоценными камнями. Дьяк и палач тут же низко поклонились вошедшему.

– Здрав будь, царь батюшка, – подобострастно произнес дьяк.

Чигирев похолодел. Перед ним был сам Борис Годунов!

Не ответив на приветствие, Годунов уселся в кресло, которое только что занимал дьяк, сумрачно посмотрел на заключенного и произнес:

– Кто этот?

– Писарь Сергей Чигирев, – заискивающе пояснил дьяк. – При писаре боярина Федора состоял. При нем ту грамоту нашли, где Федор себя самозвано царем прозывает. Сказывает он, что сам с доносом к твоим слугам бежать хотел, да не поспел. Сотник, который взял его, сказывает, что сдался он по доброй воле.