Андрей Дай - Без Поводыря

— Не уверен, что мне стоит и дальше продолжать путешествовать трактом, — улыбнулся я. — А вот если бы я решил свернуть в сторону? Найдутся знающие?

Безсонов задумался. Видимо перебирал людей из Антоновской сотни. Уверен, что большую часть полка, сотник точно знает. И по именам и по способностям. А если чуточку копнуть, то наверняка выяснится, что с третью казаков Степаныч в родстве, с половиной в соседях, а остальные — родня друзей.

— Вот ежели бы… Да коли бы… Так и есть такие, — не слишком внятно начал сотник. — Но чтоб прямо вот тутошние увалы — это к Калтайскому хорунжему, Идриске Галямову нужно обратится. Его‑то людишки здесь каждую сосенку знают.

— Как? — вырвалось у меня. — Как ты сказал? Идрис Галямов?

— Ну да, — кивнул Безсонов. — Калтайская‑то навроде нашей, казачьей станицы, только татарская. Здеся служивые инородцы живут. Ну и наши, кому местечко понравилось. А главным тут — хорунжий Томско–татарского станичного войска, Идрис Галямов.

Калтай и господин Галямов! Ирония судьбы! И как мне это прежде‑то в голову не приходило. Деревенька, да деревенька. Калтайская. Двадцать пять верст до Томска. И только вот теперь в голову пришло, что это село Калтай из того, бывшего моего мира, где главой администрации — опять‑таки господин Галямов. А еще, в шести километрах, в бору, который сейчас казаки пуще глаза берегут, знаменитая на всю Сибирь двадцать первого века — деревня Коррупционерка.

Реликтовые сосны рубить, тянуть коммуникации и строить коттеджный поселок, слава Богу, начали еще до меня. При другом губернаторе. Но крови он мне попил — вампиры обзавидуются. Всего‑то полтора десятка приличных домиков, а вони от правозащитников было, как от целого незаконно построенного города. И что с того, что обитали там все сплошь чиновники, до томского мэра включительно? Они же тоже люди, и им тоже нужно где‑то жить! Не оформили все правильно — это да, плохо. Опрометчиво, я бы даже сказал. А земля там какому‑то толи санаторию, толи дому отдыха принадлежала. И давал разрешение на строительство личных домов — именно господин Галямов.

И самое для меня печальное в существовании этой «Коррупционерки» было то, что нужные люди там жили. Важные. Никак нельзя мне было вставать на сторону, так сказать, народа. Мне закрепиться в кресле нужно было, а не с администрацией столицы области свару затевать. Пришлось прикрывать «художества» с этим клочком земли. Навсегда запомнил, а потом, после смерти уже, еще миллион раз память помогли освежить. Пусть строил не я, но излишне инициативных правдолюбов — именно мне пришлось… вразумлять.

Едрешкин корень! Вот стоило вспомнить — уже уши от стыда покраснели. Как тогда‑то мог совершенно равнодушно к этому относиться?

— Герман Густавович? Так чего, спрашиваю? К хорунжему‑то посылать?

Посылать, конечно, как же иначе? Зря я, что ли целых полчаса в Томске еще потерял, карты разглядывая и планы побега составляя? И ведь — какие планы! Всего‑то пятьдесят верст по льду замерзших речек — сначала по неприметной, ничем не примечательной, Тугояковке, потом, перевалив через невысокий водораздел, по Китату. А там, где Китат резко поворачивает на север, пяток верст до Судженки останется. Неужто меня в новом поселении углекопов никто на ночевку не пустит? Есть же там, вроде, управляющий шахтами. А я — совсем не простой прохожий. Эти сами угольные копи частично и мне принадлежат. И очень мне любопытно на них взглянуть.

Дальше, как я уже знал, по вполне наезженной просеке, к Троицкой деревеньке. Пока церковь не достроили — деревеньке. Там Пятов, Василий Степанович современные технологии металлургии внедряет. По отчетам судя, весной уже и первое железо должно пойти, прямо‑таки в промышленных размерах. А не сотнями пудов в месяц, как в Тундальской у Чайковского. У меня теперь, благодаря столичным «благодетелям» свободное время образовалось. Так почему бы не потратить месяц на удовлетворение любопытства?

В той, прошлой жизни, я на заводе в Новокузнецке бывал. Даже в горячем цеху. Яркие впечатления. Жар, шум, дым — едрешкин корень. И чумазые работяги, мигом побросавшие все дела, стоило в цех явиться группе хорошо одетых товарищей в белых касках. Я тогда здорово рад был, что не мне их претензии нужно было выслушивать, а Кемеровскому губернатору. А еще, стал сомневаться, что флотские боцманы удержат‑таки «пальму первенства» по нецензурной брани. Там сталевары такие коленца заворачивали, что пару сунувшихся было с нами секретуток вымело из цеха, как по волшебству.

В похожем на амбар–переросток, пустом цехе Томского железоделательного завода — тоже довелось побывать. Махровое средневековье! Даже не ожидал встретить нечто подобное на, еще двадцать лет назад, так сказать, одном из флагманов сибирской индустрии. Теперь вот решил взглянуть на то, что удалось создать генералу Чайковскому. На пустом месте и всего за год.

У моего плана была и еще одна цель. Я прекрасно себе представлял — что такое практически не обжитые, поросшие диким смешанным лесом, холмы к югу от Иркутского тракта. И был абсолютно уверен, что, даже зимой, по замерзшим рекам, моя карета там не пройдет. А вот верхом на выносливой коняжке, да с надежным проводником — вполне вероятно пробраться. Но не бросать же надежный и привычный дормез в Калтайской! Вот и придумалось мне — отправить Апанаса с другими слугами дальше по тракту, в Колывань. Заодно, если вдруг кому в голову придет в погоню за беглым экс–губернатором кинуться, и следы мои запутает. Дальше‑то, южнее Проскоково, деревенька на деревеньке сидит и хуторком погоняет. Там от главной Сибирской магистрали столько свертков — сам Черт ногу сломит. Иди — ищи ветра в поле.

У Калтайской Томь превращается в настоящий лабиринт нешироких проток между нескольких десятков островков. Есть, конечно, и большие. Один — так и вовсе — Большой. Так и тот, в разлив в несколько маленьких превращается.

В протоках да старицах, заросших тальником и камышами — раздолье для уток. Туземные инородцы на них, как мне рассказывали, даже порох не тратят — сетями, словно рыбу ловят. Говорят, осенью по улицам селения, будто снег в метель — утячий пух летает. Что‑то, наверняка и собирают, на подушки да перины. На рынках в Томске этого добра хватает. На соломе даже последние бедняки не спят.

На другой стороне, чуть выше Большого острова — Батуринский хутор. А еще выше — Вершинино. И точно между ними, если имеешь хорошее зрение и точно знаешь что именно искать, под плакучими ивами, прячется устье Тугояковки. Станичные татары, Рашит и Ильяз, говорят дальше по речушке, на одном из ручьев, на Гриве, есть хуторок. Они его Ерым называют. Это вроде — Овражного по–русски. Только туда мы заезжать не станем. Проводники не советуют. Суровые там люди живут, и нелюдимые. Попросишь воды попить — дадут, не откажут, но берестяной туесок потом в очаге сожгут.