Андрей Дай - Без Поводыря

Есть, правда, одно отличие. Этот‑то, Федор, свет Кузьмич, уж точно в то беспросветное место, где миллион лет томилась моя душа, не попал. Я просто в этом уверен! Не ведаю, кем на самом деле был этот старец — царем, не сумевшим найти в себе силы и дальше тянуть неподъемный груз грехов, или другим каким‑нибудь дворянином. Но ведь, самое‑то главное — смог же он вовремя одуматься. Отринуть все неправедное и податься в странствия.

Спорный, конечно, метод. Не наш. По мне так и вовсе — никчемный. В стиле небезызвестного графа Толстого. Все бросить, отречься, обрядиться в вериги, и перестать противиться злу. Спасти себя, а до остальных и дела нет. Много бы я наискуплял, если бы в монастырь поклоны иконам бить отправился?! И не верю, что чего‑то подобного ждет от меня Господь. Не верю, и все тут! Иметь силы и возможности, и ничего не сделать? Оставаться непредвзятым наблюдателем? Молить и молиться…

— Ты там передай, кому следует, Кузьмич, — хмыкнул я. — Фиг ему, а не монастырь. Пусть версту рельсового пути за «Отче наш» принимает, а каждый лишний рубль в крестьянской семье — за аминь! И с Кариной разберусь. Не принцесса, чай. И не тайны Мадридского двора. Не так уж и сложно выяснить — кто, скорее всего, отец народившегося еще человечка. Будут хотя бы сомнения, что я — не брошу.

Герман испугался. Он так всегда. Чуть что — начинает на немецком молиться. Можно подумать, Богу не все равно — на каком языке к Нему обращаются.

— Вот, Герочка мой и отмолит, если что, — я, похоже, начинал злиться. То‑то так щеки вспыхнули. — А ежели чего‑то особенного от меня желаешь, хоть знак бы подал. Мне и намека хватит…

И вздрогнул. Почувствовал, что кто‑то стоит за плечом, а я и скрипа шагов по снегу не слышал. И револьвер, опрометчиво, за поясом под пальто. Быстро не вытащишь. В шее словно десяток лишних костей образовался, мешающих легко повернуть голову.

— Ваше превосходительство, — негромко, едва–едва чтоб слова было слышно за колокольными перезвонами и свистом ветра, голосом Карбышева, выговорил человек из‑за плеча. — Дурные вести.

Выдохнул сквозь сжатые зубы, и повернулся всем телом.

— Я задумался, Миша. Ты что‑то сказал?

— Насилу вас сыскал, Герман Густавович. Слава Господу, Апанас подсказал… От Афанасьева, Николая Андреевича, посыльный приходил. Послание принес. Я имел смелость прочесть. Беда, Ваше превосходительство!

— Британская империя объявила войну? — пошутил я. Ну не было у меня предчувствия надвигающихся неприятностей, едрешкин корень, и все тут! Даже, к вящему моему удивлению, как‑то даже наоборот. Подъем душевный ощущался. Что‑то новое на пороге. Какой‑то поворот. И, что самое главное — конец моим терзаниям и разочарованиям.

— Нет, что бы!? — отшатнулся бывший жандармский поручик.

— И в Государевой семье все живы и здоровы? — на всякий случай, уточнил я. Убедился, что и тут без каких‑либо изменений, и подвел итог. — Ну, значит, то не беда, а легкая неприятность. Так что именно наш бравый штабс–капитан так торопился мне сообщить?

— Николай Андреевич сегодня дежурным штаб–офицером по отделению назначен, — гораздо более спокойно принялся рассказывать мой секретарь. — Он и депешу с телеграфа получил. Из Санкт–Петербурга. Подписана главноуправляющим Вторым отделением, графом Паниным. И с визой «к немедленному исполнению» советника от министерства Юстиции Главного Управления, статского советника Спасского. Велено вас, Герман Густавович, арестовать и препроводить в Омскую гауптвахту.

— Вот как? — удивился я. Известие, и правда, оказалось несколько неожиданным. — И снова никаких обвинений не предъявлено?

— Точно так, Ваше превосходительство, — клюнул головой Миша. — Однако же, ныне вовсе не Киприян Фаустипович в Томске надзором ведает. А господин…

— А господин майор и палец о палец не ударит, чтоб кого‑то выручить, — кивнул я. — Только не понятно — с чего Афанасьев‑то вместо унтера с солдатами мне записку с предупреждением решил прислать?

— Думается мне, Герман Густавович, что их благородие — весьма умный человек. И хорошо осведомлен о… О ваших друзьях в столице. Штабс–капитан извещает так же, что сразу после обеда пошлет вестового к господину Катанскому с рапортом, в котором настоятельно порекомендует уточнить распоряжение у вышестоящего начальства, прежде чем ссориться с такой… гм… фигурой. И еще, есть у нас с Иринеем Михайловичем подозрения, что наш Николай Андреевич имеет регулярные сношения с…

— С Мезенцевым? — скривился я. — Ничуть этому не удивлюсь. Так же, как и тому, что майор наверняка уже каким‑то образом стакнулся с… с кем‑либо из окружения графа Панина. Хотя… Зная… эм… таланты нашего майора, может оказаться, что ничего подобного ему и в голову не пришло.

Карбышев понятливо хихикнул.

— Ладно. Это может оказаться даже забавным. Сейчас напишем несколько писем, а потом отправимся в Омск. А вы с Варешкой…

— Э… Ваше превосходительство. Прошу прощения, но в списке лиц подлежащих аресту есть и Ириней Михайлович.

— Вот как?! Кто еще?

— Фризель, Менделеев. Конечно же, господа Потанин с Ядринцовым. Кузнецов, Колосов, Усов…

— Ого! Это меняет дело.

— Пестянов просил известить вас, Герман Густавович, что он намерен подождать, пока вы не выручите всех в каком‑нибудь, одному ему известном месте.

— Это разумно. Немедленно разошли эту рекомендацию и всем остальным из того списка. А сам… — я посмотрел в глаза ждущего моего приказа молодого человека, и вдруг осознал, что больше не имею морального права ему приказывать. Он кинулся искать меня по городу, и это яснее ясного говорило, что служит уже не за положенное жалование или в надежде на скорую карьеру. Уж мне ли не знать, что настоящую верность не купишь, ни за какие деньги.

— Миша. Понимаешь… При последней встрече с госпожой Бутковской, разговор вышел несколько скомканным… А для меня очень важно знать со всей определенностью, какая только может быть возможна, кто же… Да что это со мной?! Миша, есть подозрение, что малыш, рождение которого Карина Петровна ожидает, может быть моим. Не мог бы ты…

— Конечно, Герман Густавович, — легко согласился Карбышев, натянув понимающую улыбку. И тутже вновь озабоченно нахмурил брови. — А вы, Ваше превосходительство? В Омск?

— Теперь уже нет, — покачал я головой. — А ну как кого‑то Катанскому все‑таки удастся арестовать?! Один Господь знает, как обойдутся с моими людьми, если я окажусь в соседнем с ними каземате гауптвахты. На свободе же руки у меня останутся не связанными. Так что…

— Смею ли я предложить вам убежище? — заторопился секретарь. — Дело в том, что нашей семье принадлежит хутор в верховьях Кайгура. А совсем рядом, в трех верстах, хуторок Безсоновых, где тоже вас с радостью примут.