Андрей Дай - Без Поводыря

— Это в Мариинском округе, или уже в Алтайском Кузнецком? — заинтересовался я.

— В Томском, Ваше превосходительство, — засмеялся Карбышев. — Почти на границе с Кузнецким.

— Спасибо, Миша. Я этого не забуду. Но пока мне лучше держаться где‑нибудь поближе к почте. Чтобы выручить своих, мне придется вести обширную переписку. Прошу тебя переселиться в мой дом, хотя бы на какое‑то время.

— Да, конечно.

— Отлично! Стану извещать тебя, куда переправлять письма.

Поразительно, как много барахла накопилось всего за два года жизни в Томске девятнадцатого века. Мундиры — целых четыре парадных, и полудюжина более простых — рабочих. Полсотни рубашек. Наверное, не меньше сотни всевозможных шейных платков. Какие‑то сюртуки, смокинги и кафтаны. Пальто и шубы. Одних запонок килограмма полтора. Откуда это все? Что‑то, помнится, сам покупал или заказывал пошив. В Барнауле, Москве, Санкт–Петербурге. Какие‑то вещи, похоже, и не надевал ни разу.

Смешно, право, было смотреть, как Апанас, с совершенно несчастным лицом, пытается упихнуть все это никчемное «богатство» в старый, обитый потертой кожей дорожный кофр. По–моему — так совершенно безнадежное занятие. Как, например, и мне — выбрать какие именно винтовки из заметно распухшей коллекции, достойны чести сопровождать опального губернатора? Или что именно из сотен тысяч бумаг личного архива может пригодиться в борьбе за наши с соратниками честные имена?

Умом‑то понимал, что чай не тридцать седьмой год! Не станут жандармы, в отличие от чекистов, врываться в мою усадьбу, вспарывать подушки и ломать мебель в поисках тайников. Не растащат столовое серебро и не конфискуют остававшееся в моем арсенале оружие. Понимал, но все наличные деньги, и особенно важные, или дорогие для сердца бумаги забирал с собой. А архив велел тщательно упаковать в кожаные мешки, и уже после — замуровать дверь кирпичом.

Откуда‑то же это взялось?! Не может же «честь» первооткрывателей метода принадлежать экипажам «черных воронков»! Уж кому, как не мне знать, что, когда надо, Третье отделение умеет работать жестко и весьма оперативно. Получат соответствующее распоряжение, и ни у кого из них рука не дрогнет разобрать по камешку мой замечательный резной каменный теремок.

И не смей, Герочка, сомневаться. Наслушался я в свое время воспоминаний о том, как действовали сотрудники НКВД при арестах «врагов народа». И думаю, у них были отличные учителя. В общем, дом я покидал с чувством, что именно таким — уютным, безопасным убежищем, его больше никогда не увижу.

Тяжелый дормез выехал за пограничные городские столбы уже в вечерних сумерках. Ну то есть — часов в пять после полудня. Большая часть окон домов светилось праздничными огнями — Крещение все‑таки. Люди садились за столы, разливали спиртное. Горели новомодные керосиновые лампы, или свечи — восковые у тех, кто побогаче, или сальные — у бедных. Улицы оказались залитыми причудливыми световыми дорожками — словно иллюминацией в честь беглого Лерхе.

Первая станция к югу от Томска — в деревне Калтайской, в сравнении с оставшимся за спиной городом выглядела задворками Вселенной. А, быть может, именно ими и была. Ну кому нужна последняя перед столицей губернии остановка, когда еще немного, еще два десятка верст и конец долгого пути? И уж тем более — мало кто станет останавливаться, только начав пугающе долгое путешествие. Так и получалось, что станция появилась в деревеньке не в силу необходимости, а велением должностной инструкции. Черным по белому написано, и на самом верху завизировано — располагать через каждые двадцать — тридцать верст, на протяжении всего тракта…

Впрочем, нельзя сказать, будто туда и вовсе никто носа не показывал. Всегда находятся излишне переоценившие выносливость лошадей извозчики, или упряжь подведет. Или, не дай Бог, живот у путешественника скрутит — прав, ой как прав бийский купчина Васька Гилев — прибыль станционные смотрители с перегонов получают, а не с постояльцев белой избы. Иной махинатор так накормит, что в желудок словно углей насыпали. Так скрючит…

А вот мне эта станция подходила как нельзя лучше. Нужно было в спокойной обстановке, не прислушиваясь к шуму за дверьми, не ожидая ареста, написать несколько посланий остававшимся в Томске соратникам. Гинтару — чтоб вновь взялся за ведение моих счетов, Чайковскому, инженерам Штукенбергу с Волтасисом. Это в первую очередь. Не забыть приснопамятного Гилева с Акуловым и Ерофеевым с Нестеровским. Предупредить купцов, чтоб отменили рискованные сделки. Теперь за их спинами не высится грозной тенью авторитет туземного наиглавнейшего начальника.

Весь недолгий путь думал, в какие слова облечь приключившиеся со мной неприятности. Каким образом дать понять своим высоким столичным покровителям, что остро нуждаюсь в их помощи, но при этом не выглядеть просителем. Любой сановник, что этого времени, что полторы сотни лет спустя, будет рад принять под руку успешного регионального политика! Но не многие рискнут поддержать человека сломленного, раздавленного обстоятельствами. Лишившегося влияния и власти. Униженного, и униженно выпрашивающего подачки.

Но я‑то не таков. Есть у меня еще козыри в рукаве. И влияние в таких сферах, которые могут преподнести парочку сюрпризов врагам. Знать бы точно — кто они, авторы моей неожиданной опалы и последующего преследования?!

А и, правда, Герман! Ты прав, брат. Действительно — зачем просить властьимущих каким‑то образом повлиять на мою судьбу, когда можно просто пересказать обстоятельства, и поинтересоваться — кто это такой наглый посмел тявкнуть на… Ха! На человека Наследника Престола! Герочка, ты гений! Ай–яй–яй, какой ущерб престижу бедного Никсы приключился!

Пока классическая — толстобокая повариха таскала снедь на сбитый из тяжелых плах — на века — стол, успел все как следует продумать. Решил, не пугать купцов с инженерами резкими поворотами в моей жизни. Отделаться общими фразами. Мол, в связи с не до конца выясненной ситуацией, вынужден был на некоторое время отъехать из Томска. И жандармам вовсе незачем знать — куда именно. А вы, мои драгоценные, по меньше верьте глупым слухам, и побольше работайте. И верьте — вскоре все вернется на свои места. Враг будет повержен, а друзья достойно вознаграждены. Как‑то так…

А вот Стоцкому стоило рассказать правду. Он, по большому счету, мой человек, и под него обязательно немедленно рыть начнут. Еще, хорошо бы, чтоб мой Фелициан Игнатьевич разузнал, кому именно из омских жандармов поручено следствие вести, и что у них на меня есть. Может так выйти, что сам факт моего побега — главное доказательство вины, а от остального легко можно было отговориться.