Rein Oberst - Чужой для всех

— Мама! — первым разорвала тишину удивленная восьмилетняя Клава. — Я знаю этого дядю. Он нам шоколадку давал! Он жених Веры! — Клава улыбнулась и ущипнула Катю.

— Замолчи, — зашипела та на сестру. Мать вздрогнула от восклицаний младшей дочери и, придя в себя, тихо, но с вызовом, глядя в глаза Франца, проронила:

— Зачем вы пришли в мой дом? Я вас не звала. Уходите.

Ольбрихт явно не ожидал, что его так примут. Он строил радужные планы на встречу, и ему казалось, что после стольких лет разлуки родные Веры будут к нему мягче. Тем более, что они с осени 43 года были освобождены от оккупации немецких войск.

— Мама! Это же я, Франц! — воскликнул он. — Вы меня не узнали? Где Вера, мама? Я приехал к ней и хочу ее видеть.

Глаза Ольбрихта выражали недоумение и покорность. В эту минуту он совсем не выглядел тем лощеным и бравым офицером Вермахта, каким его помнила Акулина с 41 года.

— Я вас узнала, — смутилась мать. — Но вы… вы фашист, хотя и в красноармейской форме. Уходите отсюда, пока вас не схватили русские солдаты, — Акулина хотела приподняться со стула, но не смогла. А только застонала от боли в ногах, проколотых штыком. А затем в отчаянии прохрипела: — Уходите, Франц, я не хочу вас видеть. Вы столько принесли нам горя, — плечи матери задрожали и она заплакала, тихо, болезненно, страдальчески.

— Мама! — растерялся Франц, — я вам лично ничего плохого не сделал, зачем вы выгоняете меня. Скажите, где Вера, и я уйду. Что с ней?

— Вы уже сделали все, что могли, — проговорила та сквозь слезы. — Уходите, — девочки сразу ощетинились и смотрели на Франца с вызовом и детским негодованием. Они поняли, что в их дом пришел враг.

— Мама, я не отступлю. Где Вера? — повысил голос Франц. — Я не отступлю от своего, вы знаете. Я хочу только ее увидеть. Я ее люблю и хочу видеть. Скажите, где она, я вас очень прошу. Франц в порыве сделал шаг вперед и протянул к матери умоляюще руки. — Я вас очень прошу…

— Идите, идите, Франц, — она махнула рукой вдаль. — Идите… Она у Хадоры, — взгляд Акулины выражал смятение души и тревогу.

— Спасибо, мама! — радостно вспыхнул Ольбрихт. Его лицо от волнения раскраснелось. Он почти с любовью посмотрел на Акулину и сестер Веры и, не выдержав, нахлынувших радостных чувств, подскочил к ним и поцеловал материнские руки. — Спасибо, мама, — затем быстро поднялся и выбежал из дома.

— Ну что, господин гауптман, видели свою невесту? — обратился к подбежавшему Францу лейтенант Эберт. Его люк был открыт.

Франц спешно залез на танк, его подхватил за руки Криволапов и заряжающий Берг и с волнением быстро ответил: — Четыреста метров вперед к концу поселка, последний дом справа. Она там.

Он был настолько возбужден и находился под таким сильным впечатлением будущей встречи с любимой, что даже не обратил внимания, как из-за соседней покосившейся хаты за ним гневно следили глаза брата Веры.

Миша сразу узнал бывшего жениха сестры, несмотря, что тот был почти неузнаваем в форме офицера Красной армии и с большим шрамом, тянувшимся от правого уха. Этого холеного немца, с ямочкой на подбородке, он узнал бы даже с закрытыми глазами по запаху, настолько остро вдруг всплыли у него воспоминания августа 41 года, когда тот целился ему в лоб из пистолета.

"Ну, фашистская гадина, вот мы и встретились с тобой, — Миша клацнул затвором автомата. — Если бы не приказ офицера СМЕРШ, изрешетил бы тебя".

Тем временем Ольбрихт залез на танк и помчался к краю села.

"К Вере поехал, — сразу сообразил Миша. — Где же эти особисты? Ведь доложился, что это тот немец, который заходил к ним в начале войны. Его без присмотра оставлять нельзя, — подумав так, он не медля ни минуты, даже не сообщая по телефону Киселеву об этом, огородами, пригнувшись, побежал к бабке Хадоре. — Только бы успеть предупредить Веру. Только бы успеть. Еще под пули попадет, дуреха". И только проскочила эта мысль, как по деревне устрашающе прошлась длинная шелестящая пулеметная очередь. Так мог бить только танковый немецкий пулемет MG-42. В ответ послышался русский автоматный рокот, раздававшийся от начала поселка.

Миша перепрыгнул, через небольшую огородную изгородь и, пробежав еще метров пятьдесят, очутился на нераспаханном поле бабки Хадоры. Осторожно крадучись, он подошел к сараю и выглянул из-за угла. Но на внутреннем дворе Хадоры никого не было. Короткая перебежка и он уже в сенцах. Тишина. Скрипнула дверь и в его объятьях оказалась бабка Хадора, которая услышав стрельбу, выходила позвать Веру.

— Ах ты окаянный! Расшибешь, — запричитала бабка. — Что летишь как на пожар? — Хадора держалась за сердце и медленно опускалась на пол. Для нее столкновение было ощутимым. Но сильные Мишины руки подхватили ее и быстро усадили на скамейку, прислонив к стене.

— Где они? — взволнованно крикнул Михаил бабке.

— Там, Мишенька, там на улице. — охая Хадора вяло и немощно указала морщинистой, сухонькой рукой в сторону двери. — И этот германец, ахвицер красивый с ней.

— А Златовласка где? — бледнея с испугом, бросил он.

— То же там, Мишенька, с ними.

— Сиди здесь, я сейчас, — Михаил резко встал и, хотел было бежать.

— Подожди, Миша. Подожди… — с тяжелой одышкой проронила Хадора. — Не спеши. Пусть наговорятся… это недолго. Пусть наговорятся… Не стреляй… Это недолго… Это недолго… Птица черная залетала к нам на двор…

Хадоре становилось хуже и она, прикрыв глаза, отвалилась назад на бревенчатую стену хаты.

Миша растерялся и не знал куда бежать. То ли спасать Хадору, то ли сестру. Он дотронулся до руки Хадоры и почувствовал слабое биение пульса. — Слава Богу, жива, — прошептали его запекшиеся и пересохшие губы. Он опрометью бросился из хаты.

Начавшийся в поселке короткий бой на какое-то время стих. Русские пехотинцы залегли в начале поселка и выжидали подхода танков. Миша среагировал на эту ситуацию. Помня о приказе офицера СМЕРШ не стрелять, он остановился у ворот и затих, прислушиваясь к разговору сестры и немца. Чтобы их видеть он отодвинул одну доску в заборе.

Они стояли метрах в пятнадцати от ворот, ближе к лугу, возле краснозвездного танка. Миша догадался, что это «Пантера». Танк, как страшный истерзанный исполин, крутил башней с длинноствольной пушкой и просматривал ближайшие горизонты местности в поисках русских. "Недолго тебе осталось крутить своей фашистской башкой", — подумалось Михаилу, глядя на танк и в эту минуту до него донеслись причитания сестры.

— Франц, милый, почему ты так долго не приезжал. Почему ты оставил меня? Я три года тебя ждала. Я столько пролила слез.

Сестра стояла в двух шагах от немца. Одной рукой она прижимала к себе Златовласку, которая держась за подол платья, пряталась за мать. Другой стирала с лица накатывающиеся слезы.