Михаил Фёдоров - Пиар по-старорусски

– Девка! Девка!

Филя удивлённо обернулся на крик, недоумевая, кому бы это понадобилось так сильно вопить.

– Девка! Девка! Господи, радость-то какая! Доча заневестилась, теперь жди сватов!

Заинтересованный Филя оставил бедного Песца лежать без чувств и вышел из каморки – узнать, что там за повод для радости?.. Кричала ключница Дарья. Причина для радости была следующая: у её тринадцатилетней дочки Лушеньки впервые началось это… как бы сказать… ну, словом, ежемесячное женское безобразие. Вот Дарья и возликовала: доча теперь невеста, скоро замуж выдавать. Вот радость-то!

– Однако! – сказал озадаченный Филя. – Как кстати!

Он вернулся в каморку и пинком привёл в чувство Песца.

– Повезло тебе, басурман. Девка у нас новая появилась. Непорочная покудова. Пошли волосы дёргать, пока не поздно.

Бедный Песец, чья волшебная сила уменьшилась вместе с количеством волос на голове, едва сдерживая слёзы, поплёлся за хозяином дома.

– Дашка! – орал Филипп. – Тащи дочку сюды. Дело есть!

– Охти мне, – запричитала Дарья, – барин, доча ведь только-только заневестилась. Не обижай её, дай замуж выдать!

– Молчи, дура. Отродье твоё мне без надобности. Для дела она нужна, а не для потехи. Где она, время не ждёт! Тащи быстро, не трону, а на приданое пятьдесят золотых дам!

– Донечка, донечка! – закричала обрадованная Дарья. – Иди сюда скорее. Барин не обидит!

Молодая… нет, уже не Лушка-чумазое рыльце, как звала её дворня, а Лукерья-невеста, чистенькая, опрятная, в цветастом платке… Филя, не говоря ни слова и даже не обращая внимания на свежее смазливое личико девушки, сорвал с её головы платок и одним быстрым движением вырвал пучок волос:

– Всё, обе свободны. Золото вечером отсыплю!

Дарья схватила заплакавшего ребёнка и утащила куда-то – от греха подальше. Пёс его знает, этого Филиппа. Как появился в тереме этот вонючий и блохастый самоед, он совсем с глузду съехал. Как бы беды не было!

Гордо вышагивающий Филя и отрешённо бредущий за ним Хитрый Песец вернулись в каморку.

– Воняет у тебя здесь, – потянув носом, сказал Филя, – пошли в думную палату, там колдовать будешь.

Песец покорно кивнул головой.

– А бежать – даже не думай! Приставлю к тебе Елпидифора с Малютой. Они непьющие – один по малолетству, другой по набожности. И преданы мне до последнего. Так что с пути их сбивать – даже не думай. Они тебе шкуру обдерут и без моего разрешения.

Песец опять кивнул. Он и без этого видел, что Елпидифор с Малютой – далеко не просты, особенно этот рыжий малец Малюта, которого, похоже, ждёт громкое будущее – так подсказывало волшебное чутьё. Околдовать их, как людей обычных, трудно даже тогда, когда у тебя на голове все волосы в наличии. А сейчас действительно об этом лучше и не думать. Колдовство ведь как? Сильнее всего бьёт по сомневающимся, малодушным да одержимым страстями. А если человек твёрд, честен и бескорыстен – на него колдовать тяжело, с таким больше возни, чем толку.

Взвалив на удручённого шамана его бубен, колдовские штучки и всё, принесённое слугами для грядущего колдовства, Филипп повёл его в думную палату. Сам он тащил только пучок волос бедной Лушки, крепко сжав их в руке.

В палате Песец велел Филиппу сесть на лавку и не мешать:

– Хоть ты мне волосы и обрезал, но сила ещё осталась. Не такая, как была. Меньше. Но хворь на Докуку напустить могу. Сильную хворь. Не успеет даже Простомира крикнуть. Верь мне, Филя. Мы, шаманы, никогда никого не обманываем. Особенно друзей. Сильно наколдую сейчас – завтра помрёт твой враг.

Филипп хмуро слушал разболтавшегося самоеда, ковыряя в зубах очищенной от коры веточкой акации. Этот новый обычай завезли в Новоград нехристи-персияки. Ему понравилось.

Песец развёл в очаге огонь, подождал, пока пламя разгорелось. Достал бубен из хорошо выделанной оленьей шкуры, туго натянутой на костяной остов. Достал било – деревяшку с набалдашником из какого-то твёрдого дерева. Стал бродить кругами по комнате, слегка ударяя деревяшкой по бубну.

– Ты чего вытворяешь? – изумился Филипп.

– Молчи, Филя, я камлать начинаю. Мешать будешь – умрёшь.

Испуганный Филя замолчал и больше Песца не тревожил. А тот между тем продолжал бродить по кругу, всё убыстряя темп.

– Плохо у тебя камлать, Филя, – бормотал Песец, – вход в нижний мир нужен. Лучше всего – яма большая. В тереме плохо, ямы нету. Но я сильно постараюсь.

– Яма-то тебе зачем, нехристь?

– Как зачем? В нижний мир дорогу делать. Чем глубже яма – тем легче в нижний мир попасть. Только всё равно не каждый может. А я могу, – погордился Хитрый Песец, – даже у вас, в Новограде. Хотя у вас не тундра. В тундре легче.

– Где же ты в тундре ямы видел? – удивился Филипп. – Там у вас одни болота. Если и появится яма – сразу водой зальётся. И опять будет болото. Или озеро.

Хитрый Песец прищурил на Филиппа и без того узкие глазки:

– Э-э-э-э! Совсем тундру не знаешь. Сам-то был там?

– Бывал, – сказал Филипп, – по молодости раз десять ходил – ясак с вас, басурман, брал. Мерзкое место. Слякоть, мох, болота. И гнус – не приведи господь! Мелкий, аж под кожу влезет. А чуть из тундры в лес войдёшь – наоборот, здоровенные комары. Как воробьи. Так эти мало того, что кусаются – волдыри от них как пятиалтынные монеты. Они, если замешкаешься, толпой навалятся, с ног собьют и до смерти запинают. Ха-ха-ха!!!

Филипп захохотал, довольный своей шуткой. Песец подобострастно захихикал, давая понять, что оценил Филин юмор.

На столе лежали все снадобья для колдовства. Песец взял одну из двух кружек с розовым маслом, которое приготовили взамен помёта молодого оленёнка, которого два месяца трын-травой кормили, и выплеснул на угли. Раздалось шипение, вспыхнуло красноватое пламя, и комнату наполнило благоухание. «Хорошо, что масло взяли вместо какашек, – подумал Филипп, – представляю, какая бы сейчас здесь вонь стояла».

Песец вдохнул пары масла и что-то закричал. Что-то непонятное, но, без сомнения, очень страшное и волшебное. После этого он стал бегать по кругу, пританцовывая и произнося какие-то заклятия на волшебном языке. Глаза его постепенно потеряли осмысленное выражение, зрачки расширились и заняли то место, где раньше была радужная оболочка. От этого взгляд шамана стал каким-то неестественным. Как будто он надел страшную маску сказочного чудовища – не человека и не животного. Внезапно он повернул к Филиппу своё раскрасневшееся лицо и, тряся остатками волос, громко сказал, вперив в него страшный и притягательный взгляд:

– Пошли со мной, Филя. Одному мне не пройти, силы ты у меня отнял. Теперь сам помогать будешь.

Филипп поднялся как будто против своей воли и встал в круг к шаману. Он был словно цыплёнок перед удавом, совсем безволен и беспомощен. Теперь они ходили по кругу вдвоём, одинаково пританцовывая и даже вроде произнося одинаковые слова. Песец бросил в огонь пучок мха, тот вспыхнул, как сарацинский лён, и тут же угас. Дров в очаг больше не подкидывали, но он каким-то непостижимым образом продолжал гореть. Песец поочерёдно бросил в волшебный огонь кусок копчёного сала, бобровую струю – маленький тёмный комочек, похожий на воск, одну из трёх волосинок Лушки-замарашки и в завершение – щепотку толчёного изумруда, который при измельчении утратил свой красивый зелёный цвет и стал похож на невзрачный серо-бурый порошок. Пламя плясало, пело и, казалось, радовалось каждому подношению.