Фигль-Мигль - Волки и медведи

У охтинских нет объекта секретнее и тщательнее охраняемого.)

Мои друзья тихонько обедали на биваке гвардейцев. Моё появление прервало разговор, но ненадолго. Пока что им нечего было скрывать, кроме смущения.

– Мы идём покорять Северный полюс? – спросил наконец Муха.

– Северный полюс в другой стороне, – недовольно сказал Фиговидец. – Мы движемся строго на восток.

– А что там, на востоке?

– Волки и медведи.

– Понятненько. – Муха покосился на меня. – А это правда?

– Есть правда, – говорит Фиговидец, – а есть факты. Что именно тебя интересует?

– А что делают варвары, когда приходят на земли цивилизованных народов?

– Забирают их богатства, скот и женщин.

– А… ну баб-то ладно. Быстро назабираются.

– И вырезают всех, способных держать оружие, – злорадно стращает Фиговидец.

– А я не способен. Дальше?

– Не будет для тебя «дальше». Это ты считаешь, что не способен, а варвары проще смотрят: яйца есть, руки есть – готов боец.

– Разве они совсем тупые. Боец – это вон Молодой или через пару лет Грёма… Приветик, Грёма. Хочешь колбаски?

Муха простосердечно, беззлобно и ненамеренно игнорировал преображение Грёмы в Сергея Ивановича. Он его не видел. Запомнившийся ему смешной и растерянный парнишка мог пройти сколь угодно долгий и трудный путь внутреннего развития, но ни на волос не приблизиться к тем формам духовной дебелости, которые Муха бессознательно сопрягал с настоящими именами. Муха вообще не заметил, что Грёма в этом смысле куда-либо шёл, и, сделав попытку представить движение по направлению к Сергею Ивановичу не только в виде карьерного роста, его фантазия не изобрела бы ничего сверх седин, аляповато наклеенных на всё то же гладкое чело. Когда в ответ на дружелюбное приветствие Грёма покраснел, назвал Муху «любезным» и предложил обращаться к нему по форме либо, что всего предпочтительнее, не обращаться вовсе, Муха оторопел, но не оскорбился. «Что на него нашло?» – спросил он. «Спасается никем не преследуемый», – ответил Фиговидец, но это было лишь острое несправедливое словцо.

Головорезы Молодого застряли где-то между настоящими именами и кличками. «Жека», «Серый», «Санёк», «Колян», «Димон» можно было произнести так, чтобы пробил озноб узнавания: холодок ножа, рёв попойки, кураж жлобов, – но была бы в этом и двусмысленность, позволяющая желающему расслышать совсем иные простые истины: братство, не убитая детством или юностью верность, широта душ. Особенно повезло Серому, из имени которого сам собой выпрыгивал волк, а не представление о тусклом и невыразительном цвете посредственности.

Так они и взирали на мир, со спокойствием не поддающихся дрессировке животных. Когда небольшой группкой начальства мы отправились инспектировать высотку, Молодой взял пару близнецов, похожих не столько друг на друга, сколько на одну и ту же чуду-юду, начертанную поперёк страницы учебника бестрепетной рукой хулигана со способностями: лохматый шкаф в шерстяной шапке, из-под которой блестят круглые, смелые, бессмысленные глаза. Назвать эти глаза недобрыми было бы преувеличением. В них райски отсутствовали сведения о добре и зле. Потому же, почему близнецы казались лохматыми, хотя ничего лохматого, за исключением меховой оторочки на капюшонах курток, в них не было, такой взгляд, сам по себе не нёсший угрозы, заставлял одних подобраться, а других зайтись от ужаса. В такие секунды люди непроизвольно хватаются за грудь, почти уверенные, что сердце оторвалось и глухо валится вниз.

Звали их Жека и Димон, но быстрее они откликались на общее «братовья». Когда я послал одного вперёд, близнецы двинулись слаженной парой. «Пусть, – со смехом оказал Молодой. – Они друг без друга срать не умеют».

Молодой, как говорится, дышал полной грудью. Возможно, он ещё сам не сознавал, что вырвался, но двигался и смотрел иначе. Его лицо просветлело. В жестокой открытой улыбке ещё не было настоящего возбуждения, запала; она появлялась и пропадала, как пробегает тихий ветер, у которого нет цели не то что крушить деревья и крыши, но даже сорвать шляпу или дыхание пешехода. Откуда тому знать, что с таких ветерков начинается ураган.

Между тем братовья как пошли, так и вернулись. «Там протоптано», – сказал один, а второй подтверждающе ткнул пальцем.

Среди сугробов действительно проступала тропка, которая появлялась ниоткуда и вела прямо к чернеющей дыре входа. Само здание, вблизи скорее с извращением пропорций, чем огромное, как во сне, где любые громоздкие вещи отвратительно парят в воздухе, бесконтрольно уходило вверх, и не хотелось запрокидывать голову.

Мы бегло обсудили наши всегда радужные перспективы.

Фиговидец был единственный против того, чтобы лезть внутрь, и он же полез первым, когда Молодой, приветливо глядя на Сергея Ивановича, предложил послать на разведку малоценное животное. («Но ты же этих людей презираешь?» – «Тем более постыдно прятаться за их спинами».)

Просторный холл первого этажа был пуст, не освоен даже животными. И грязь здесь была неживой природы: многолетняя твёрдая пыль, каменная крошка, мертвенные дребезги стали, стекла и бетона. Во всём был холод страшнее и угрюмее просто зимнего.

Фиговидец внимательно огляделся.

– Пришли, осквернили вселенную и исчезли, – резюмировал он. – Сверху-то ничего не упадёт?

– О хорошем думай, – сказал Молодой. – Плохое само за себя подумает.

– Где лестницы? – спросил Грёма.

– Лестницы должны быть с чёрного входа, – охотно объяснил Фиговидец. – А здесь лифты. Посмотри, вот в той стене за руиной. («Руиной» он назвал полуистлевшую в труху – если бы с пластиком и стеклом могли приключаться подобные вещи – будку, пародийно похожую на установленные на мостах блокпосты.)

– И они работают?

– Совсем-то уж не тупи, – сказал Молодой. – Как им работать без электричества?

– Это где ж вы работу лифтов изучали, Иван Иванович? – спросил я.

– На этот вопрос есть очень хороший ответ. Но ты его, наверное, и сам знаешь.

Переговариваясь, мы смотрели на тело, брошенное посреди холла грудой костей и плоти. Тело умирало.

– Это какой-то обряд? – предположил Фиговидец, когда говорить о другом, даже по инерции – глаза уже видят новое, но язык цепляется за прежнюю речь – стало невозможно.

Человека этого и резали, и жгли, и обрабатывали уж не скажешь какими другими способами, проявив любознательность, терпение и большую способность к выдумке, а потом оставили умирать. Что оказалось делом небыстрым.

– Дикари, – с силой сказал Грёма. – Варвары.

– Тогда в их действиях должен быть не понятный нам, но смысл.

Фиговидец и Молодой присели на корточки по обе стороны от тела и, не по-доброму переглядываясь, принялись за исследовательскую работу. Тело не реагировало на вопросы и прикосновения и уже не стонало. Отдалённо похожий на стоны звук дыхания прервался, пока изыскатели всматривались и щупали.