Фигль-Мигль - Волки и медведи

– Ладно, – сказал Молодой. – В ознаменование доброй воли… У Разноглазого должник здесь, ты в курсе?

Добыча Петрович отставил пустую чашку, вынул платок, развернул, взмахнул им в воздухе, вытер улыбающиеся губы.

– Эх, молодость! – радостно воскликнул он. – Свежесть чувств, юность ума, величие перепектив!.. Огорчает меня ваша юридическая безграмотность. Долг, Иван Иванович, это когда расписочка имеется или иной документик…

– …нотариально заверенные показания заслуживающих доверия свидетелей, – продолжил я. – Разве вы не такой свидетель?

– И я был свидетелем займа как такового?

– Свидетелем соглашения.

– И соглашение если состоялось, то не в моём присутствии.

– Но вы же о нём знали!

– Исключительно со слов заинтересованной стороны. – Он покомкал платок и обтёр лоб. – Какие вообще соглашения, когда речь о чужом наследстве?

– Кстати говоря, оно цело?

– Цело-целёхонько, – медленно сказал Добыча Петрович, – живо-здорово. Раз уж зашла речь… У вас, говорят, покойничек с собой в обозе?

– И что?

– Мне ничего, но в публике – вопросы и беспокойство. Лучше бы по-людски. Не желаете Раствор, так и на городской манер погрести можно, хоть на Волховом.

Я внутренне засмеялся, представив лицо Фиговидца, который узнает, что в его драгоценную усыпальницу классической литературы протащили безымянного головореза.

– Покойник мой, – сказал Молодой спокойно, – мне и хоронить. Тебе места в морге жалко? Сейчас морозы, могу держать на улице. На площади, прямо под аркой. И караул поставлю с ружьями. Или вон Разноглазый заклятие наложит, ещё лучше.

– А он сумеет?

– Конечно сумеет. – Молодой потрепал меня по плечу. – Посмотри на него. Он за своё бабло убьётся, а сделает. Так что, если твоей публике совсем не о чем больше беспокоиться, мы пойдём навстречу. Конкретно так, быстрым маршем. – Он сплюнул прямо на паркет. – Покойник наш им глаза мозолит! Меньше запускать надо свои буркала куда не просят.

Добыча Петрович не потерял любезного, умиротворённого вида. Он начал с того, что не принял Молодого всерьёз, и уже не мог сойти с этой точки так, чтобы не запахло капитуляцией. С другой стороны, какая разница, всерьёз или не всерьёз воспринимать то, что от тебя не зависит.

– А вы, Разноглазый, с чего упёрлись? – ласково спросил он. – Неужто нищенствуете? Нехорошо-то как. В вашем бизнесе необходимо выглядеть успешным, с людьми бизнес. Один не так глянет – другой уже не придёт. Согласись, это ридикюльно: в твоём статусе сиротские крохи отбирать.

– Этого требуют справедливость и мои интересы. Чтобы не получилось так, что любой, не в обиду будь сказано, козёл сможет меня кинуть.

– Тоже верно. Куда годится, если серьёзного человека кинут. Сразу ведь шепоток, вопросики: а такой ли он был серьёзный? У людей память короткая – что и объясняет их неблагодарность. Не в злобе корень человеческой неблагодарности, не в дурных мыслях, не в коварстве, всем нам в виде некоего искусства врождённо присущем! – Добыча Петрович пальцами постучал себя в грудь. – Легкомыслие и беспамятство, ничего больше.

Я не успел ответить. В дверь деликатно постукали, и умоляющий голос, протискиваясь в щель, недостаточную для головы, позвал:

– Добыча Петрович! Срочное сообщение!

Добыче Петровичу не понадобилось много времени, чтобы понять, что мы не собираемся оставить его со срочным сообщением наедине. Он подпрыгнул, пробормотал слова извинения («Я на минутку, миленькие») и выкатился из кабинета. Нельзя доверять грузным людям, которые так легко двигаются.

Молодой тут же пересел в освободившееся кресло.

– Хорошо жук устроился, – бросил он. – Глядите, парни, даже рыбок завёл. – В круглом аквариуме действительно плавала единственная золотокрасная рыбка. – Говорят, нервы успокаивает.

– Ему пригодится, – отозвались со стульев. – Молодой, бухла пошарим?

– Не пошарим. – Молодой посмотрел на меня. – Вон начальство нос воротит.

Когда поверенный вернулся, по его лицу было невозможно что-либо прочесть. Допустим, он чаще прикладывал платок ко лбу – но и то правда, что топили в Конторе на славу.

– Случилось что? – спросил Молодой с интересом. Он встал и, развернувшись, привалился к резному шкафчику, изнутри которого, сквозь цветные стеклянные дверцы, похожие на маленький витраж в широкой дубовой оправе, светилось что-то бесконечно хрупкое и дорогое.

– Случилось? Конечно, не случилось, чему тут у нас, в захолустье, случаться? – Добыча Петрович всплеснул руками. – Умоляю, миленький, прислонись к чему-нибудь другому. Это мой фарфор, и он мне бесконечно дорог из сентиментальных соображений, если даже оставить в стороне его рыночную стоимость. Спасибо. – Поверенный ловко юркнул между шкафом и Молодым и – р-раз! – оказался в своём кресле. – Не нужно тебе было Порт трогать.

– А, – сказал Молодой, – По-о-орт! Так то не я. Стратегические объекты в ведении Национальной Гвардии. Вот со мной, к примеру, всегда можно договориться. А Национальная Гвардия, они… – он поискал слово, – идейные. Преданные слуги империи. Псы, если хочешь.

– Нет, миленький, не хочу. – Добыча Петрович искоса поглядел на свой драгоценный шкаф. – Я маленький человек, моему пищеварению виражи истории противопоказаны.

– Давай-давай, прибедняйся.

– Ну-ну-ну. Это у вас на Охте новый размах и величие, луну башкой задеваете, а мы, вне зависимости от степени благосостояния, в своих норках мышиных размеров… серенький такой размер… – Лицо у него и впрямь стало похоже на упитанную, благолепную морду если не мыши, то крупного хомяка. – Так уютно было, пока вы не явились. Зачем явились? Кому лучше станет?

– Тебя не спросили.

– Да, – признал поверенный, загрустив. – Всё на наших плечах, включая историю, а кто спрашивает? Ну спросит большая история маленького человека? Сядет на шею да ножки свесит.

– Если, – сказал я, – большая история начнёт задавать вопросы маленькому человеку – ещё и мнение его в расчёт принимать, – так никакой истории вообще не будет.

– И что?

Я зевнул.

– Хороший ответ, – пробормотал Добыча Петрович. – И не могу не признать, что адекватный.

– Значит, так, – сказал Молодой. – Я рад, что мой культурный уровень стремительно повышается. Ну там теодицея, бля, история. – Он потянулся. – Другой бы сейчас сидел да золотую рыбку тебе в жопу заталкивал. – Он посмотрел на меня, снова на поверенного. – Дяди добрые, мы дадим время. Употреби эти – ну, скажем, сутки – с пользой. Всё равно Платонов получит Порт, Разноглазый – свой долг…

– Включая проценты, – вставил я.

– Само собой. А ты получишь прежнюю жизнь, вывеску в сохранности… во всех смыслах, – уточнил он. – Я не психопат, и тот, кто за мной стоит, не психопат тоже. Но если я увижу, что мои слова сдуло северо-восточным ветром, то сожгу твою Контору вместе с обслугой и фарфором, а если не повезёт – и вместе с тобой.