Михаил Ланцов - Маршал Сталина. Красный блицкриг «попаданца»

Сорок восемь часов непрерывно продолжался этот ужас, доводящий японцев до исступления. И днем и ночью им не давали покоя легкие, но от того не менее злые мины, которые подкреплялись кратковременными обстрелами из пулемета. Из-за чего войска генерал-майора Кобаяси продвигались очень медленно, неся постоянные потери, а также находясь в постоянном напряжении, которое чрезвычайно изматывало и утомляло. Доходило до того, что японские солдаты время от времени открывали ураганную стрельбу по любым подозрительным кустикам. Но надежда их не покидала. Они были убеждены — череда запасных позиций не может длиться вечно и уж тогда-то они доберутся до этих ненавистных гайдзинов… [37] Гайдзин — наименование японцами европейцев.

Михаил Николаевич находился на одном из самых удачно расположенных командных пунктов, откуда можно было прекрасно просматривать практически всю зону готовящейся артиллерийской засады.

Но вот, уставшие и измотанные японские бойцы окончательно заняли заранее намеченную территорию перед хорошо замаскированным заслоном, и маршал дал отмашку начинать «концерт». Заработали новейшие полевые пушки, [38] 107-мм полевая пушка и 122-мм тяжелая полевая пушка. выстрелы которых переплетались с тяжелыми басами полевых гаубиц, [39] 122-мм полевая гаубица и 152-мм тяжелая полевая гаубица. а на «back-вокале» задавали тон композиции могучие минометы. [40] 120-мм и 160-мм минометы. Японцы бросились врассыпную, стараясь найти укрытие хоть где-нибудь — пусть даже в канаве или за камнем. Но там их ждали заранее установленные противопехотные мины. Дивизия генерал-майора Кобаяси оказалась в натуральном огненном мешке, когда постоянно что-то взрывалось, а осколков в воздухе было больше, чем капель воды во время дождя.

Впрочем, не все шло настолько гладко, как хотелось бы, и часть японских солдат, испуганных обстрелом, рванули вперед — прямо на заслон, который оказался слишком слаб, чтобы сдержать всех. Именно в этот момент шальная пуля попала Михаилу Николаевичу в левое плечо по касательной. Из-за чего маршала тут же перевязывают и, несмотря на протесты, по настоянию врача отводят в эрзац-блиндаж при командном пункте, где на всякий случай развернули полевой медпункт. Причем не просто так, а напичкав лекарствами, вызывающими в том числе повышенную сонливость. Врачи имели на этот случай особенные инструкции, дабы оберегать маршала от неприятных случайностей, а потому сильно перепугались из-за этого случайного ранения. Шутка ли — враг еще далеко, а все равно зацепило. Поэтому, достигнув «горизонтального положения», Тухачевский сразу заснул, повинуясь фармацевтической магии.

Ему снился странный сон — будто он в сильно потрепанной одежде стоит на холме с огромным дубом на его вершине. А вся земля вокруг завалена трупами воинов в старинных доспехах или без них. Отрубленные руки, ноги, головы, кишки, раскиданные по траве, кровь… и много оружия, что совершенно ржавого, что относительного приличного на вид. Небо было пасмурным и серым. А летающие на его фоне большие черные вороны создавали тяжелую гнетущую атмосферу с эффектом сказки. Мистика.

Вдруг Михаил Николаевич краем глаза заметил какое-то движение, резко обернулся и замер — в сотне метров от него стоял человек в старом сером балахоне, укрывающем его с головой, и большим посохом в руке.

— Кто вы?! — крикнул маршал, пытаясь перекричать легкий шелестящий ветер и карканье ворон. — Что это за место?

Но незнакомец никак не отреагировал. Как будто и не услышал слова. А вокруг уже творилась жуть — призрачные девы с мертвенно-бледными, но очень красивыми лицами и ужасающими черными провалами, вместо глаз, уносили одного за другим погибших людей. Куда-то вверх… в низкие серые тучи, буквально нависающие над холмом. И все это сопровождалось непонятным шепотом. Как будто тысячи, десятки тысяч голосов о чем-то беседовали, но понять, о чем и даже на каком языке, Тухачевский не мог. Он начал крутить головой с нарастающей тревогой, пока не наткнулся на того самого незнакомца в балахоне. Только теперь он уже стоял прямо перед ним — в паре шагов.

— Кто вы?!

Но незнакомец не ответил, а лишь поднял капюшон и посмотрел на маршала ледяным взглядом одного-единственного ярко-голубого глаза. Потом перед глазами маршала поплыли картинки из обеих жизней — что Агаркова, что Тухачевского. Моменты слабости, нерешительности, трусости. Особенно сильно ударил по нему эпизод, в котором он увидел себя в августе-сентябре 1991 года и то, как он боялся выступить против государственного переворота. А поток продолжался, но уже из этой жизни. Пока, наконец, все не пропало, оставив Михаила Николаевича на негнущихся ногах и с жутким ужасом внутри, густо перемешанным со стыдом и чувством позора.

Незнакомец лишь усмехнулся с легким оттенком презрения и отрицательно мотнул головой, отчего призрачные девы, уже стоявшие рядом с маршалом, удалились.

— Но это несправедливо! Я же старался! Всю жизнь боролся за свою Родину!

— Справедливость? — удивленно спросил одноглазый мужчина. — Ее нет. И никогда не было. Вот, — кивнул он на меч, лежавший в траве перед Тухачевским, — единственное мерило. Победишь — сам скажешь, что справедливо, а что — нет. Проиграешь? Сам виноват. Историю пишут победители.

Михаил Николаевич побледнел и поджал губы.

— А теперь возвращайся. Шанс был дан не для того, чтобы ты так глупо умер. — И, прежде чем маршал смог что-то возразить, вся окружающая картинка померкла, как будто затянувшись серой мглой, а потом взорвалась такой болью, что Тухачевский не сдержался и закричал. Скорее даже заревел, ибо болело не только тело, но и все нутро, как бы его не называли. Боль, обида, ярость — все перемешалось в нем, взывая к первозданным эмоциям.

— Товарищ маршал! Что с вами? — донесся откуда-то сбоку голос санитара.

— Что происходит? — сквозь зубы процедил Михаил Николаевич.

— Товарищ маршал, вы ранены. Не вставайте!

— Где японцы?

— Там. Идет бой. Лежите. Товарищ маршал. Вы ранены. Вам нельзя вставать.

— А что это за звуки? Ворвались на позиции?! — задал вопрос Тухачевский, на который не мог ответить ни санитар, ни кто бы то ни было в блиндаже. Подождал несколько секунд в полной тишине. Потом, зарычав от боли, поднялся и двинулся к выходу из блиндажа. Санитар уже не причитал, тоже отчетливо слыша звуки близкого боя.

Возле выхода из блиндажа лежало много всякого имущества, снятого с раненых. Поэтому, забыв про свой пистолет, Тухачевский подхватил малую пехотную лопатку здоровой правой рукой, повернулся к остальным раненым и тихо произнес, медленно и тщательно выговаривая каждое слово: