Том Маккарти - Тинтин и тайна литературы

Следующая история – дилогия «Семь хрустальных шаров» и «Храм Солнца» – вроде бы уводит в совершенно другую сторону. Но на самом деле фокусник просто отвлекает ваше внимание. Тинтин приезжает в «замок предков», где ныне, после их плавания к могиле «Единорога» на дне морском, проживает капитан. Прежде чем Тинтина впускают, он дожидается под эмблемой дофина (причем над гербом – надо же! – имеется еще один барельеф – мальчики-близнецы). Ранее, в поезде, Тинтин читает о другом вторжении в могилу – в гробницу инков, причем попутчик, читающий заметку через его плечо, замечает: «Гости-археологи повели себя по-хамски!» Хозяева, перуанцы, разделяют это мнение и приезжают в гости в Европу («заглядывают», присоединившись к артистам мюзик-холла), чтобы отомстить. Лакмус, в начале книги разыскивающий некую гробницу праевропейцев, наказан за то, что по нечаянности облачился в королевские одежды: его похищают и приводят в храм, который по воле инков должен стать его могилой. Тинтин и Хэддок отправляются на выручку, пробираются в храм через погребальную камеру («комнату мертвецов», как называет ее Соррино), которая (мотив повторяется!) находится под водой. Героев держат в плену, но обращаются с ними как с почетными гостями. Чьим именем действуют инки? Чье наследство обязывает к подобным действиям? Это солнечный бог, «властелин-звезда», – иначе говоря, le Roi Soleil, который в ключевой момент сам себе устраивает «солнечное затмение». Одна и та же история повторяется вновь и вновь. Гробница все-таки была праевропейской. А тайна снова скрыта в имени и «пересажена» на другой континент, чтобы заговорить зубы искателям – отвлечь от факта, что тайна все время находилась у них под самым носом, у них же дома. Тайна в доме, тайна под домом, тайна и есть дом.

Философ Гастон Башляр полагал: дом – единственная структура, интегрирующая все мысли, воспоминания и мечты человечества. В своей чудесной книге «Поэтика пространства» (1957) Башляр несколько раз употребляет понятие «зловещее» ( нем . unheimlich), которое ввел Фрейд, основываясь на новеллах Гофмана. Башляр указывает, что противоположности сливаются: «зловещее» – на деле самое что ни на есть «домашнее» (heimlich), уютное, то, что нам странно знакомо [17]. Тинтин, как и Башляр, интересуется архитектурой. В «Деле Лакмуса» Тинтин и капитан добираются до дома профессора Тополино. Пока Хэддок звонит в дверь, Тинтин идет осмотреть задворки. «Вернись! В доме кто-то есть!» – кричит Хэддок… дверь распахивается… И Хэддок с изумлением видит перед собой Тинтина. Затем оба крадутся по комнатам, точно египтологи в пирамиде, шарахаясь от самых обычных вещей: радиоприемника, пылесоса, метел и ведер. Спустившись в подвал, они находят законного владельца дома низведенным до «трюмного пассажира» – Тополино, связанный, стал пленником в собственном доме. В «Семи хрустальных шарах» специалист по доколумбийским культурам Таррагон тоже становится пленником в собственном доме: Таррагон (последний член экспедиции в Перу, еще не погруженный в транс), живет под охраной вооруженных полицейских, не смеет даже нос наружу высунуть. Тинтин инспектирует дом Таррагона, расспрашивая о дверях и окнах. Тинтин, Хэддок и Лакмус остаются там ночевать, и все поголовно видят сон с совершенно гофмановским сюжетом: инкская мумия забирается внутрь через окно. Проснувшись, герои бродят по лестничной клетке на цыпочках и снова пугаются обыкновенных вещей – ковров, комнатных растений в горшках. Но посетитель, погружающий своих жертв в транс, уже удалился через дымоход и, хотя меткий выстрел заставил его помедлить, все-таки сбегает – через садовую беседку, мини-дом на краю усадьбы, открытый на две стороны, – внутрь и вовне. Предварительно посетитель надевает путы на душу Таррагона и тело Лакмуса. В «Рейсе 714» Аллан глумливо напевает: «Дом, милый дом», запирая героев в старом японском бункере. В «Изумруде Кастафиоре» дом капитана превращается в бункер, в котором хозяин вынужден затвориться, чтобы пересидеть бесконечные волны вторжений – нашествия нежелательных гостей («Как вы сюда вошли?» – дважды спрашивает он певицу, не считаясь с этикетом). Действие всей книги разворачивается в радиусе не более чем километра от кресла Хэддока. Чтобы написать эту историю, Эрже был вынужден изготовить макет дома. Для Эрже шато Муленсар становится этаким музыкальным инструментом: автор словно бы бьет по клавишам, выстраивая модулированные сцены, перемещаясь с лестницы к окнам, от окон – на чердак и снова на лестницу. Кстати, а почему в «Изумруде» не упоминаются подвальные помещения? Да потому, что тайна, которую прятали в подвале, перенесена наверх, в главный усадебный дом и выставлена на обозрение в «Морской галерее», все еще оставаясь сокрытой. Весь дом превратился в огромную погребальную камеру. Внимательно вслушайтесь в жалобный вскрик профессора Лакмуса: «В этом доме от меня все скрыто!» «Именно в этом доме от меня все скрыто», – подразумевает Лакмус. Хэддок, как прежде Таррагон и другие участники экспедиции, лежит у себя в спальне – в спальне хозяина шато – и, измученный кошмарами, беспокойно ворочается во сне.

Только столь блестящий мастер, как Эрже, может без единого шва соединять в своем произведении разные слои – тут и архитектура, и семейная сага, и история, и психология. Это почти инстинктивное умение высоко оценили психоаналитики Николя Абрахам и Мария Тёрёк, но не у Эрже, а в смятенном сознании русского невротика Сергея Панкеева. Тиссерон упоминает о работе Абрахама и Тёрёк лишь мимоходом, не вдаваясь в ее суть. Но если мы остановимся и как следует в ней покопаемся на манер археологов, то обнаружим: эта книга проливает яркий свет на «Приключения Тинтина».

Изданная в 1976 году книга Абрахама и Тёрёк «Криптономия. Магическое слово Человека-Волка» (Nicolas Abraham, Maria Török, Le Verbier de l'homme aux loups; в английском переводе книга называется Cryptonomy: The Wolf Man’s Magic Word) рассказывает (как «Сарразин» и «Тайна “Единорога”») историю одной семьи. Так же, как и приключения сыщиков в пустыне, она содержит прочтение одного прочтения. Автор изначального прочтения – Фрейд, изначальная история – история пациента, которого Фрейд именовал «человеком-волком». Сергей Панкеев вырос в богатой семье, в большом родовом имении, в окружении няни, садовника и других слуг (позднее он лишился всего имущества и добывал себе пропитание на скромном поприще страхового агента). В раннем детстве у него развился парализующий страх перед волками после того, как сестра показала ему в детской картинку: волк, стоящий на задних лапах. Однажды Сергей внезапно испугался бабочки с желтыми полосками на крыльях, за которой гнался. После этого у него появилась привычка калечить насекомых. Его сестра, имевшая талант к биологии (она могла долго перечислять названия бабочек), а также сочинявшая стихи, которые отец сравнивал со стихами Лермонтова, совратила маленького брата – играла с его пенисом, одновременно рассказывая сальные истории про горничную и садовника. Позднее сестра покончила с собой – отравилась; спустя какое-то время отец тоже наложил на себя руки. Когда сестра умерла, Сергей не горевал, но через год им овладела скорбь по Лермонтову, когда он посетил место гибели поэта на дуэли у реки Терек [18]и «проливал горячие слезы на этой могиле», как пишет Фрейд [19]. В последующие годы у Панкеева не раз случались нервные срывы, сопровождавшиеся навязчивым желанием брать женщин сзади и ставить себе клизмы. Его психику подточила и смерть его жены Терезы (кстати, они познакомились, когда она была медсестрой в психиатрической клинике), которая тоже отравилась. В своей работе о Панкееве («Из истории одного детского невроза. [Случай Человека-Волка]», 1914) Фрейд выступает как археолог от психологии. Он называет детство доисторическим периодом, а душевную жизнь Панкеева сравнивает с культурой Древнего Египта, которая «сохраняет все ступени развития одновременно с конечными результатами, самых древних богов и значения божества наряду с самыми последними, располагает в одной плоскости то, что в ходе развития других составляет глубокие наслоения».