Владимир Свержин - Лицо отмщения

— Этого не может быть! Он высоко ценит вас.

— Ложь и вероломство! Замолчи и слушай. Иоанн Комнин послал сюда убийцу твоего брата, Михаила Аргира, чтобы тот отыскал здесь заговор, который мы якобы плетем, и пресек его столь же кроваво и ревностно, как он это сделал не так давно с половцами, то есть попросту свернул нам головы. Сегодня Никотея поведала мне об этом. Она на нашей стороне. Ей тоже есть что терять и что припомнить своему ненаглядному дядюшке Иоанну.

Усвой накрепко, мой дорогой и, увы, с недавних пор единственный сын. С этого дня для тебя нет больше василевса. Есть разбойник, оружием и обманом занявший престол в граде святого Константина. И разбойник должен быть покаран. Даже если для этого придется весь остаток жизни посвятить этой великой цели.

— Как скажешь, отец, — медленно, с трудом веря услышанному, смиренно проговорил Симеон. — Но тем более, если Никотея — наша союзница против общего врага…

— Забудь! — Григорий Гаврас грохнул посохом об пол. — Забудь, выкинь из головы. Завтра Никотея отправится с посольством в Киев, чтобы стать женой князя Мстислава Мономашича.

— Отец, но он… и она… Ведь она не любит его!

— Молчи! Молчи, не смей перебивать! — рявкнул архонт. — Не любит. Она едва слышала о нем. Но Мстислав — это воины и корабли. Причем воины, уже более десяти лет не знавшие поражений. Ради нашей общей победы Никотея готова принести себя в жертву. И ты смирись!

— Я не желаю приносить такую жертву, отец. И принимать ее не желаю.

— Смирись! — грозно нахмурился правитель Херсонеса. — Я требую! Я повелеваю тебе. Она должна стать женой князя и правительницей в Киеве. Кровь твоего деда, кровь твоего брата, годы моих страданий взывают к тебе! Не смей более и думать о ней!

— Отец, я готов сложить за тебя голову, я готов отдать по капле свою кровь. Но… я не могу не помышлять о ней.

— Глупец! О Господи! Влюбленный глупец. — Архонт с силой сжал виски, пытаясь унять стучащую в них кровь. — Что ж, если тебе уж так неймется, вспомни о превратностях воинской судьбы, о том, как она порой бывает переменчива, о том, что даже самый храбрый и удачливый герой может пасть жертвой роковой случайности. Я слышал, что одного из предков нынешних князей русов в час победы укусила змея, притаившаяся в черепе некогда любимого княжьего коня. Если Никотея останется вдовой…

— Неужто ты предлагаешь мне… — отшатываясь от отца, пробормотал Симеон.

— Я предлагаю тебе не быть дураком. И помнить, что ты — будущий правитель. — Григорий Гаврас остановился. — Нет, будущий василевс ромеев.

Как рассказывали мудрецы древности, громовержец Зевс, победив титанов, а быть может, Господь триединый, сокрушив врага рода человеческого с воинством его — за давностью лет сказать точно невозможно, — заключил побежденных соперников в глубь земных недр, точно в темницу, возможно, до Страшного суда, возможно — до Рагнарека. В свой срок узнается и это. Однако мятежный дух узников порой столь демонстративно проявляет себя, что сотрясает твердь и поднимает волны размером с горы.

В районе Херсонеса подобные сотрясения — не редкость. И, понятное дело, в своей лютой ненависти владыка подземного мира стремится уничтожать храмы, построенные человеком владыке небесному.

Часовне, которая служила ночным пристанищем Михаилу Аргиру, не повезло, подобно многим другим домам и церквям. Все они были сокрушены землетрясением лет за пятьдесят до того. Стены ее обвалились, уронив купол на головы молящихся о спасении, однако крипта, построенная, должно быть, еще в эпоху первых христиан, чудесным образом выстояла.

И все же то ли мрачная память о погибших здесь людях, то ли отдаленность от городских стен продиктовали окрестным жителям решение покинуть оскверненное место, оставив его воронам и скорпионам. Ни те ни другие не боялись глухих стонов погибшей в завале паствы, как, впрочем, не боялся стонов и бестелесных гостей наводивший страх на половцев Михаил Аргир. Немного поколебавшись, вводить ли коней внутрь некогда священного места, он в конце концов пожал плечами и завел их, не забыв при этом заградить каменьями выход. Вряд ли это могло помешать разгуливать призракам, зато для волков стало бы непреодолимой преградой.

Ночь дышала свежестью, и стрекотание цикад настраивало на радостно возвышенный лад. Неподалеку чуть слышно журчал ручей, и звезды глазами ангелов глядели на землю, радуя душу разлитым вокруг покоем.

При всей любви к роскоши, Михаил Аргир был опытным воином и потому ночевка под открытым небом не была ему в диковинку. Подложив под себя одну конскую попону, он укрылся второй и, сунув в изголовье свернутый плащ, устало смежил очи, расслабленно вслушиваясь в божественный ночной хор.

Пожалуй, всякому, кто увидел бы его в этот момент, могло показаться, что могучий ромей спит сном праведника, глубоко и спокойно. Однако те, кто бывал с Аргиром в походе, подняли бы на смех подобного наблюдателя. Точно дельфин, спящий лишь одним полушарием мозга и бодрствующий другим, топотирит палатинов одновременно спал и слышал все, что происходит вокруг. Он бы и сам теперь не смог вспомнить, было ли это врожденным свойством или же приобретенным за годы жизни при императорском дворе. Воистину после такой закалки битвы с половцами могли показаться не опаснее охоты на туров.

Михаил Аргир спал, положив руку на меч, и стоило бы неведомому врагу хрустнуть веткой или зацепить лежащий на земле камешек, как храбрый ромей был бы уже на ногах, готовый поразить всякого, рискнувшего приблизиться к нему. Однако пока что мозг его воспринимал лишь шорох листьев, потревоженных ветром, и хор цикад, обращенный к яркому бизанту луны.

Ему снился залитый солнцем весенний сад, благоухающий жасмином, сидящая на восточных подушках Никотея, за спиной которой, чуть поодаль, точно не желая отвлекать хозяйку, располагалась ее неразлучная наперсница и служанка Мафраз. У ног красавицы стояло серебряное чеканное блюдо, полное фруктов и сладостей. Своими тоненькими нежными пальчиками Никотея отщипывала от тяжелой грозди по одной ягодке и со смехом вкладывала в уста юноше, лежащему на кошме перед ней. Тот что-то говорил — Михаил не слышал что. Но по тому, как смеялась Никотея, он понимал, что незнакомец рассказывает что-то веселое.

И вдруг, точно почувствовав взгляд, обращенный в спину, юноша обернулся, и Аргир, не просыпаясь, тряхнул головой. На него смотрели глаза этого проклятого мальчишки, Алексея Гавраса. «Так он жив, — мелькнуло в голове Михаила. — Я только ранил его». Словно в опровержение его мыслей лицо пажа начало стекать, совсем как накрашенная морда языческого идола под дождем. Еще мгновение, и человеческий остов глядел на него пустыми глазницами, скаля в безгубой усмешке зубы.