Владимир Свержин - Лицо отмщения

— Фитц, вдохни и выдохни! Неужели ты думаешь, что я пришел сюда, чтобы пошутить над старым приятелем? Сегодня ты уговариваешь Боклерка, завтра я приезжаю к нему во главе королевского посольства, послезавтра ты становишься лордом Киркинейлом.

— Хорошо, Боб. Я сделаю, что смогу, — кивнул Фитц-Алан. — Как дать тебе знать, если все удастся?

— В полночь пусть на колокольне ударят лишний раз в колокол. Да будет с вами благословение Господа! — тошнотворно-умилительными тоном добавил Мак-Леод и, крестя Фитц-Алана, замер на месте, позволяя королевскому секретарю продолжать свой путь.

Когда обескураженный встречей сановник наконец предстал пред неистовым королем, тот уже вновь носился по комнате, подобный разъяренному льву. Клиффорда в зале не было. У Фитц-Алана нехорошо заныло сердце.

— Где тебя носит, чертов писарь? — с порога заорал король. — Ты, что же, уже в Лондоне побывал?

— Как вы и велели, мой государь, я распорядился сгрести навоз и приготовить вам кувалду.

— Навоз, ослиная башка? Ну так сожри его теперь!

Фитц-Алан промолчал, не спеша, впрочем, отправляться выполнять королевский приказ.

— Садись и пиши.

— Я готов, мой король, — снимая с пояса чернильницу и тубус с остро отточенными перьями, негромко проговорил секретарь.

— Я желаю отписать графам Перси и Пембруку о том, как мило поступил с ними мой дорогой племянник. И, поскольку это порождение блудливой собаки выставил обоих графов баранами для королевской трапезы, то я готов их помиловать, если завтра они сложат оружие, и наградить, если встанут под мои знамена, чтобы покарать своего обидчика. Напиши это в самых изящных выражениях, и уж конечно, не зови их болванами, хотя, по сути, даже столь гордого имени они не заслуживают.

— Приступлю сейчас же, — смиренно ответил Фитц-Алан. — Кого же мой государь желает послать с письмом к мятежникам?

— Ты что, остолоп, ума лишился? Впрочем, чего там было лишаться, когда между ушами ветер завывает, точно в каминной трубе. Конечно же, Роберта Клиффорда! Кто лучше него расскажет о милой выходке моего распрекрасного племянника?

И вот еще что. Когда закончишь это письмо, надо будет составить еще одно, очень важное. Королю Дэвиду. Не хватало еще, чтобы он, увидев наши спины, решил от щедрот разукрасить их стрелами!

Отпиши ему, что, памятуя наше близкое родство и давние приятнейшие отношения, которые всегда связывали меня с его старшим братом, королем Александром, а уж тем паче с его сестрой, моей незабвенной Мод, я бы желал видеть в короле Дэвиде верного друга и соратника. А если еще он пришлет мне на подмогу своих голоногих лайрдов, [62] Лайрд — шотландский аналог слова «лорд». я готов в знак дружбы подарить ему и тем, кто снискает воинскую славу на поле боя, замки и поместья в своем королевстве.

— На поле боя? — переспросил Фитц-Алан, разворачивая пергамент.

— Ты, что же, еще и глуховат стал вдобавок к тупости? — взрыкнул король. И добавил, успокаиваясь: — Поместья, конечно же, в Британии, а не на поле боя! Вернее всего, Стефан объявится в Уэльсе. Он для того и кинул нам эту кость, чтобы ударить в спину. Ничего, мы еще потягаемся. А ты давай, пиши! — прикрикнул он. — Да так, чтобы сердца у тех, кто прочтет твою писанину, растаяли, а глаза покраснели от слез умиления. Уразумел?

— Да, мой государь. — Фитц-Алан склонил голову, чтобы скрыть невольную улыбку.

«Ибо никогда, — прошептал он себе под нос, — столь великое не достигалось столь малым».

Владимир Мономах угрюмо вышагивал по двору, точно обходя его напоследок перед дальней дорогой. Амбары, овины, конюшни… Он шел, не замечая поклонов челяди, думая горькую думу и, вопреки собственному намерению, не решаясь предстать пред всезнающей головой.

Открывшаяся поутру ситуация печалила Великого князя и зудела, словно застрявшая в седалище заноза. «Если то, о чем поведал фряжский разбойник-душегубец, правда, то след бросить лукавых гостей в острог, дабы прочим неповадно было злоумышлять против Великого князя и ближних его. А если это — черный поклеп, не ладное дело ближних людей девицы из дома самого василевса казнить да ущемлять.

У ромеев сила великая и богатства неисчислимые. Сколько лет они половцам злато-серебро давали, чтоб те набегами по Руси ходили. Любить их, ясное дело, не за что, но и в драку лезть попусту — дурная затея. Оно бы и хорошо дедовское наследие вернуть, да на этакий кус, пожалуй, рта не хватит.

А вот коли братья меж собою ладно все порешат, то тут в самый раз с ромеями все может выйти. Тогда-то родство с Комнинами пригодится. А стало быть, как ни крути, севасту обижать не след. Ее надо холить и лелеять. Так что ж, на людей ее рукой махнуть? А вдруг они и впрямь злоумышляют…»

Думы Великого князя были прерваны самым бесцеремонным образом.

— Ай, держи его!.. На, получи!.. Ой, да он кусается!

Владимир Мономах поднял глаза. На сеновале близ конюшни трое подростков пытались навесить тумаков четвертому, по одежде судя, не здешнему.

Один из отроков, самый крупный, быстро выкинул правый кулак, стараясь попасть бедолаге в голову. Но тот ушел, да что там, перетек по-змеиному под руку обидчика и быстро, хотя и легко, ткнул крепыша сложенными в жало пальцами куда-то в плечо. Парень взвыл, хватаясь за руку, а чужеземец, будто змей, обвивающийся вокруг ствола, оказался вдруг у него за спиной и подсек ноги.

— Ужо я вас! А ну стойте, неслухи! — рявкнул Владимир Мономах, невольно радуясь возможности переключить внимание с кесарской брани на детскую перебранку. — Почто втроем на одного кидаетесь?

— Так он не по-честному дерется! — поднимаясь с земли, пожаловался заводила. — А то б я ему враз кулаками всю рожу раскровянил бы.

— Если бы, да кабы, во рту выросли б грибы. Стой уж, вахлак. — Великий князь махнул рукой. — А тебя как звать, малец?

— Во святом крещении Федором, — опасливо глядя на государя русов, проговорил отрок, — а по прозванию — Кочедыжник, потому как я в день святого Ивана Купалы родился.

— Ишь ты, огнецвет. — Мономах покачал головой. — А драться этак ловко где выучился?

— Отец выучил. А его — дед. Почитай, все у нас Влесовым ратоборством супостата бивали.

— Влесово? [63] Влес, или Велес — славянское божество, скотий бог, одним из основных воплощений его считался змей. — нахмурил брови князь. — Змеево, что ли?

— Точно-точно, батюшка, Великий князь! Федорка тот все змиев нахваливал, — затараторил обвалянный в сене противник Кочедыжника. — А еще молвил, что глава, та, что для устрашения ворогов на колу средь двора поставлена, вовсе даже и не змия лютого, что в Днепре обитал да крещеный люд жрал, а невесть чья. Оттого-то я и не стерпел поругания.