Владимир Свержин - Внутренняя линия

Нильс Кристенсен в его картотеке не значился. Конечно, время было такое, что ремесло бесстрашных рыцарей плаща и кинжала притягивало зачастую людей, весьма далеких отданной профессии, но этот… Либо он действительно профессионал высокого класса, что вряд ли, либо природа решила зло пошутить и создала двойника ни в чем не повинному датскому врачу. Опрошенный со всей тщательностью бывший штабс-капитан Зощенко заверял, что знает господина Кристенсена по меньшей мере с начала пятнадцатого года. Правда, звали его тогда Сергей Владиславович Деладоннель.

Проведя несколько часов в архиве Главного штаба, Орлинский, как и предполагалось, обнаружил наградные бумаги на военного врача Сергея Владиславовича Деладоннеля за участие в Эрзерумской операции, а затем и за бои на германском фронте. Приколотая в деле фотография не оставляла сомнений — изображенный на ней офицер был удивительно похож на датчанина.

Орлинский уже собрался положить найденную папку в портфель и увезти с собой на встречу, когда вдруг увидел последнее из представлений к награде, датированное январем семнадцатого года. В нем черным по белому значилось: штабс-капитан медицинской службы Сергей Владиславович Кристенсен-Деладоннель.

— Вот оно, значит, как получается… — Орлинский сгреб в кулак свою мефистофельскую бородку, как делал всегда, чувствуя близость добычи. — Попался, голубчик. Теперь не отвертишься.

Китаец остановился перед запертой дверью, вытащил из кармана фигурный ключ и щелкнул замком.

— Дальше я пойду один, — кивнул ему Орлов. — А вы будьте здесь. Если позову, вбегайте немедленно.

— Есть! — вытянулся Фен Бо.

«Смышленый парень, — подумал, глядя на него, Орлинский. — Надо будет взять к себе — пригодится. Но говорить с арестованным все же лучше по-французски».

— Добрый вечер. — Председатель Уголовно-следственной комиссии вошел в комнату и поглядел на арестанта. Тот был спокоен, собран, будто и не страдал полтора дня от бездействия и неизвестности, а готовился вырезать кому-то аппендикс в полевом госпитале.

— Я должен сказать, что рад видеть вас?

— Не обязательно. Но всем будет лучше, если вы и вправду обрадуетесь моему приходу.

— Хорошо, я рад вашему приходу. Быть может, теперь расскажете, что означают ваши слова?

— Сергей Владиславович, незачем строить из себя героя. Вы не Овод из сочинения госпожи Войнич, я не поставлю вас перед взводом солдат и не разрешу скомандовать «Пли!».

— Надо же, какая жалость.

— То есть вы подтверждаете, что вас зовут Сергеем Владиславовичем, — меняя тон, точно кнутом с оттягом, жестко хлестнул следователь. — Можете не отвечать.

Он бросил на стол перед датчанином папку.

— Здесь в подробностях описаны ваши славные деяния на фронтах последней войны. Кстати, в документах семнадцатого года вы фигурируете с двойной фамилией, одна из частей которой — Кристенсен. Так что отпираться бессмысленно. Вы попались, Сергей Владиславович. Согласен, попались нелепо. Это, должно быть, чертовски обидно. Но коль вы уж взялись тащить крест шпиона, то учитесь проигрывать достойно. Тайная война, голубчик, имеет свои законы. В штыковые мы не ходим, однако же этот фронт бывает еще опаснее других.

Потому давайте говорить без обиняков. Сами посудите: что мне стоит передать вас, а заодно и ваше досье, в ГПУ? Там долго возиться не станут — чекистская закваска. Вот вы с датским паспортом Нильса Кристенсена, а тут — сами поглядите, вы же — в парадном офицерском мундире. Полагаете, этого недостаточно, чтобы поставить вас к стенке?

— Если вы со мной возитесь, полагаю, недостаточно.

— Ошибаетесь. — Орлинский взял лежащую на бумагах фотографию военного медика и, будто любуясь, поглядел на нее. — Я хочу спасти вашу жизнь.

— Зачем?

— Об этом мы поговорим позже. Сейчас просто обозначьте для себя, что она мне нужна. Надеюсь, вам тоже.

— За прошедшие годы я с ней свыкся.

— Вот и прекрасно. Значит, цели наши совпадают. Осталось договориться о цене.

— Я готов заплатить.

— Нет, эта плата меня не интересует. Валюта здесь мало что дает, но зато служит прекрасной уликой. Не беспокойтесь, я назову вам цену, она вполне посильна. Но прежде потрудитесь рассказать мне, для чего вы прибыли в Советский Союз.

Он пристально поглядел на датчанина, радуясь, что тот, похоже, и не думает запираться. Орлинский сверлил холодными глазами открытое добродушное лицо военного медика, силясь понять, о чем тот сейчас думает. Болеслав Орлинский был бы, несомненно, потрясен, когда б узнал, что в голове арестанта звучит приятный женский голос, сообщающий:

— В годы войны Владимир Орлов был назначен переводчиком, поскольку иной штатной должности для него в Ставке не нашлось. Но благодаря старому знакомству отца В. Г. Орлова с генералом Алексеевым, специально для Владимира Григорьевича была организована должность следователя по особо важным делам. За годы войны участвовал в следствии по таким резонансным делам, как дело жандармского полковника Мясоедова, военного министра Сухомлинова, дело штабс-капитана Янсона, дело банкира Рубинштейна… Тут длинный список. Везде отличался дотошностью, но, как утверждалось, не брезговал и подтасовкой фактов. После революции — по заданию генерала Алексеева некоторое время служил большевикам и даже был дружен с Дзержинским, но вскоре перебежал к белым и руководил одним из пунктов врангелевской разведки.

— А здесь, получается, не перебежал? — безмолвно глядя на вещающего Орлинского, спросил Джокер-3.

— Как видишь.

— Интересно знать почему.

— Нет данных.

— Это плохо. Думаю, весь этот сыр-бор с комфортабельной тюрьмой и китайской стражей служит одному — желанию меня завербовать. Причем завербовать не для власти рабочих и крестьян, а для себя лично.

— Очень может быть.

— Может, тогда рискнем завербовать самого Орлова? С его возможностями найти лабораторию и попасть туда будет намного легче.

— Думаешь, это твой козырный туз из рукава?

— Не знаю. Но почему бы нет?

— Товарищ Орлинский, откровенность за откровенность. Вы желаете помочь мне, чтобы затем покинуть Совдепию? Иначе к чему намеки на то, что здесь валюта — это улика? Я не верю в благотворительность чиновников советских карательных органов, — на звонком языке Вольтера сказал Виконт. — Что вы хотите взамен?

— Ваша сообразительность делает вам честь, — усмехнулся бывший следователь по особо важным делам. — С грустью должен вам сообщить, что если бы вы чистосердечно сознались во всем, когда только попали ко мне, ситуация была бы много проще и цена меньше. Но, к сожалению, время не всегда играет на нас. Вами заинтересовались в Москве. Лично товарищ Дзержинский. Он требует доставить вас к нему.