Владимир Свержин - Внутренняя линия

— Присаживайтесь, — пропуская мимо ушей колкость, указал на стул полицейский.

— Если вы хотели меня видеть по поводу опубликованного письма, то обратились не по адресу, — с места в карьер начал корреспондент, одергивая мятый, пропахший дешевым табаком и одеколоном, пиджак. — Это собственность редакции, у меня его попросту нет.

— Ваша редакция уже получила извещение, что если сегодня же письмо не окажется здесь, «Пари трибюн» ждет обвинение в сокрытии улик в деле о похищении, а может быть, даже об убийстве, — флегматично разглядывая собеседника, оповестил комиссар Рошаль. — Вас же я пригласил, чтобы выслушать подробный рассказ о том, от кого и при каких обстоятельствах вы получили этот документ.

— А если откажусь? — закинул ногу на ногу корреспондент.

— Мсье Спичек, вы, если не ошибаюсь, чех?

— Да. Но мои отец и мать бежали сюда от австрияков четверть века назад. Мне тогда было чуть больше десяти лет.

— Это не имеет значения. Вам, конечно же, известно, что Сюрте не занимается всякой ерундой типа базарных краж и срезанных ридикюлей. Мы не только полиция, но и контрразведка. Если вы будете упорствовать, я добьюсь, чтобы вас обвинили в связи с австрийской разведкой и выслали из страны.

— Вы меня запугиваете?

— Я честно рисую вам перспективы запирательства. В свою очередь, дружба со мной, несомненно, может пойти вам на пользу.

Журналист достал жестяной портсигар, открыл его и, убедившись, что тот пуст, хлопком закрыл.

— Хорошо. Но это строго между нами. В конце концов я все равно почти ничего не знаю… Несколько дней назад я уже собирался идти домой, когда меня вызвали к главному редактору и сообщили, что кое-кто желает дать ценную информацию по делу генерала Згурского.

— Это было утром, днем, вечером?

— Вечером. Я же говорю — собирался идти домой.

— Хорошо, продолжайте.

— Неизвестный звонил по телефону, сказал, что у него с собой письмо, которое мсье Рафаилов написал своей возлюбленной после того, как от него ушел генерал Згурский. Что готов передать это письмо мне, но требует за это тысячу франков. У меня, конечно, таких денег не было, но главный редактор выделил названную сумму из особого фонда.

— Где этот мсье назначил встречу?

— В районе рынка Сен-Туан. Там марокканское кафе, в нем курят кальян, но иногда покуривают и гашиш… Понятное дело, в отдельной комнате, — заговорщицким тоном добавил Спичек.

— Этот мсье что же, наркоман?

— Не знаю. По виду так не скажешь. Я, к сожалению, плохо его разглядел.

— Вы опять за свое?

— Клянусь вам! Я действительно плохо его рассмотрел! В зале царил полумрак, к тому же дым… Могу сказать одно — мсье говорил по-французски с довольно заметным русским акцентом. Это молодой человек. Около тридцати, хорошо сложенный. У него аккуратные усы и бородка а-ля Деникин. Ну, может, приклеенные. Не могу сказать.

— Что было дальше?

— Этот мсье сказал мне, что его друг безуспешно ухаживал за мадам Завьяловой. Это такая русская певица. Расстроенный ее неприступностью, он попросил этого мсье, ранее якобы работавшего в полиции, выяснить, нет ли у него удачливого соперника. Месье подкупил служанку госпожи Завьяловой. Та передала доставленное хозяйке письмо, которое он нам и предлагает. По его словам, друг в отчаянии. Бедолага считал мадам Завьялову своего рода ангелом во плоти, недоступным мирским страстям. Теперь мир рухнул, и мсье желает уехать из страны. Но ему нужны деньги.

— Ясно. Почему вы решили, что предложенное вам письмо именно от Рафаилова?

— Видите ли, мсье комиссар. Этот Рафаилов близко знаком с нашим главным редактором. Недавно ему стукнул полтинник, и господин Рафаилов преподнес торжественный адрес с собственноручным поздравлением. Так что у меня был прекрасный образчик почерка для сличения.

— И каков результат?

— Двух мнений быть не может. Оба текста написаны одной и той же рукой.

— Два мнения могут быть всегда, — оборвал его Рошаль. — Имеете ли вы еще что-нибудь сообщить?

— Нет. Мсье дал мне письмо, я посмотрел — это был стоящий товар. Мы обменялись конвертами и разошлись в разные стороны.

— Что ж. — Комиссар потер сломанную когда-то переносицу. — Если так, оформите свои добровольные показания у дежурного офицера и напомните вашему главному редактору, что я жду оригинал письма. И последнее. Когда будете писать, укажите как можно точнее время звонка, время встречи и вообще как можно подробнее расскажите о том вечере.

— Я могу идти?

— Пока да. Пропуск вам подпишут.

Оставшись один, Рошаль уселся на подоконник и принялся глядеть на безучастную к людским проблемам Сену.

«Складная история про обманутого воздыхателя. Служанка, конечно, будет все отрицать, — думал Рошаль. — Но ведь она будет все отрицать и если продала чертово письмо, и если в глаза его не видела! Странный мсье, якобы служивший в полиции, назначающий встречу в клубах дыма и таинственном полумраке — вот, по сути, единственная зацепка. Можно предположить, что отвергнутый поклонник из ревности дал поручение оборотистому другу продать компрометирующее письмо в газету? Можно. Но для чего продавцу такие меры предосторожности? Вряд ли он мог всерьез опасаться мести со стороны тяжелобольного мужа мадам Завьяловой, да и людей Згурского — тоже. Повод для мести совсем как в женских романах. Сейчас Завьялова все ожесточенно и гневно отрицает. Говорит, что не видела Рафаилова иначе, как на светских приемах, и муж, похоже, склонен ей верить. Была ли она любовницей миллионера или нет — неизвестно. Но без заработка певицы бывший генерал Кандауров попросту окажется в нищенском положении. Что-то во всем этом деле есть ненатуральное. Но что?»

Рошаль открыл окно, впуская в кабинет наполненный ароматом сирени воздух. Рошалю неудержимо захотелось оказаться там — внизу, на набережной, среди гуляющих пар. Бросить к чертовой матери все эти кипы грязного белья, изучение которых входит в его каждодневные обязанности. Комиссар стоял у окна, разглядывая людей, выгуливающих собак, целующиеся пары, скользящие по мостовой авто… Чем бы он мог заняться, если бы не стал полицейским? И чем ему заняться, если плюнуть и уйти, не дожидаясь пенсии? Остров Сите несокрушимым кораблем рассекал волны Сены, мир вокруг был светел и радостен. Казалось, все плохое, гнусное, мерзкое сосредоточено внутри старинного особняка на набережной Орфевр. Что стоит комиссару отвернуться от окна, и мир для него снова наполнится убийцами, фальшивомонетчиками, продажными чиновниками, сутенерами и прочими отбросами человеческой породы.

Рошаль еще раз вдохнул пьянящий майский воздух и собрался было уже закрыть окно, когда увидел темную «изотту-фраскини», подъезжающую к парадному входу Сюрте.