Владимир Свержин - Внутренняя линия

— Я являлся вам во снах и требовал помощи?

— Вы почти угадали, — мичман Протасов улыбнулся, — в детстве над своей кроватью я вешал литографии из журнала «Нива». Помните, «Бой «Варяга» и «Корейца» с японской эскадрой», «Пленение японского шпиона»…

— Да, конечно, помню.

— Моей любимой картинкой была «Храбрый капитан Згурский ведет Сибирских стрелков на штурм Пекина». Вечером, засыпая, я представлял, как иду вместе с вами на штурм загадочного великого города. Если б вы знали, сколько раз я закрывал вас во сне от пуль! Но, признаться, встретиться даже и не надеялся. А тут представился случай. — Протасов развел руками.

— Звучит красиво.

— Так и было на самом деле.

— Хорошо, — сказал Згурский, — дайте знать вашему родственнику — пусть готовит документы. Вечером я пришлю к вам адъютанта с фотографиями и личными данными.

— Буду ждать, — любезно улыбнулся Скороходов, внутренне ликуя.

— Всего доброго, — кивнул Згурский.

Мичман Протасов вышел из машины и зашагал обратно в отель. Он уже поднимался на лифте, когда к «изотте-фраскини» подошел щеголеватый молодой человек и, открыв дверцу, сел рядом с генералом.

— Ваше превосходительство, все сделал, как приказано: комнату осмотрел самым тщательным образом. В сейфе номера — крупная сумма во франках и долларах, пистолет системы «Браунинг». На тумбочке и журнальном столике — несколько газет. В основном «Пари трибюн». Все те номера, в которых упоминаетесь вы.

— Было бы странно, если б там обнаружилась буденовка. Есть что-нибудь действительно интересное?

— В тумбочке я нашел меню званого обеда… Даже не меню, а кулинарный трактат. На бумаге — герб Рафаилова.

— Уже теплее.

— В нем обильно исчерканы страницы: кое-где обведены буквы, кое-где — их соединения между собой.

— Похоже, мы отыскали автора загадочного письма к мадам Завьяловой. Мсье Спичек ест у нашего мичмана из рук. А еще ясно, что кому-то очень не терпится видеть меня в России.

Вокзальный перрон гудел, как это бывало всегда в час отправления поезда Париж — Варшава. Чемоданы, баулы, сумки, шляпные коробки, отъезжающие, провожающие, носильщики, полицейские — все это создавало непременную суетливую атмосферу, располагающую к клятвам вечно ждать и вытаскиванию кошельков у ротозеев. Вероятно, с тех пор, как Генрих Валуа — будущий король Франции Генрих III — несколько месяцев пребывал королем Речи Посполитой, Польша воспринималась в Париже чуть ли не отдаленным французским департаментом, вроде Мартиники. Недавняя же военная помощь, позволившая маршалу Пилсудскому отбросить от Варшавы рвущиеся на Запад красные орды, еще более поддерживала парижан в их давнем убеждении.

Перрон шумел, ожидая, когда раздастся над платформой и вагонами звук вокзального колокола, и семафор откроет путь ежедневному варшавскому экспрессу «Жозеф Понятовский». Среди всеобщей беготни и гомона почти никто не обращал внимания на двух мужчин средних лет, как сказали бы в Англии — джентльменов, стоявших у вагона первого класса.

— Владимир Игнатьевич, — тихо, но очень настойчиво, говорил один. — Еще раз прошу вас — одумайтесь! Пока не поздно, все следует отменить. Я уверен, что и брусиловская организация, и письмо великого князя Михаила — блеф, хитроумная большевистская западня. Вы же сами видели, как ловко эти негодяи подделывают любые почерки. Операцию нужно свернуть, Механика отозвать как можно скорее.

— От него есть новости? — словно не услышав всех прежних слов собеседника, спросил второй.

— Он прислал жене телеграмму из Петрограда. Пишет, что все прекрасно, его окружают исключительно милые люди. — Полковник Варрава сдвинул брови. — Это означает, что он работает под наблюдением, но пока ему не препятствуют в исполнении разработанного нами плана.

— Хорошо.

— Владимир Игнатьевич, то, что Механика не схватили и не бросили в Петропавловскую крепость, еще ничего не означает. Они ждут вас.

— Знаю. Не понимаю пока, зачем я вдруг им так понадобился, но, как говорят по ту сторону океана, им очень нужен мой скальп. Как в любом бою: либо мы их, либо они нас.

— Владимир Игнатьевич, это не любой бой, а засада, куда вы бросаетесь очертя голову. Вспомните наконец, что вы не просто командир дивизии, ведущий полки в атаку. В тайной войне крик «ура» обходится очень дорого. Руководство «Внутренней линии» считает нецелесообразным продолжение операции. Я уважаю ваши отцовские чувства, но подумайте: быть может, письмо Ольги — всего лишь приманка. Быть может, вовсе не она писала эту пакость: крестины вашей дочери праздновала вся гренадерская бригада, мало ли кто донес!

— Не исключено, что вы во многом правы, Георгий Никитич. Но извольте понять: я чувствую — не могу объяснить как, но чувствую, что моя семья жива, что они нуждаются в моей помощи, что именно Ольга, не важно, из каких побуждений, написала треклятое письмо в «Правду»! Я должен быть там, должен спасти их. Если координационный совет считает, что я поступаю неверно, то буду действовать сам — на свой страх и риск. Когда пожелаете — прошение об отставке в ящике стола в моем кабинете. Но, во-первых, я по-прежнему считаю вполне возможным существование подполья в России, и именно в Красной Армии, и, во-вторых, надеюсь переиграть большевиков. Если же вы и прочие члены координационного совета не доверяете мне, можете достать бумагу из стола.

— Владимир Игнатьевич…

Звонкий колокол прокатил над перроном долгожданный сигнал к отправлению.

— Господа! Просьба занять свои места! — пышноусый, словно гусарский вахмистр, проводник окликнул стоявшего у вагона пассажира. — Мсье, поезд отправляется!

— Проследите за успехами нашего пражского филиала! — крикнул с подножки напоследок Згурский.

— Володя, Володя, отчаянная голова… — глядя вслед удаляющемуся поезду, покачал головой Варрава и перекрестил хвост состава. — Пусть тебе повезет и в этот раз.

Он еще раз тяжело вздохнул, повернулся и зашагал к площади перед вокзалом, где стоял оставленный Згурским автомобиль. Возле него, ожидая хозяина, переминались двое полицейских.

— Что бы это значило? — пробормотал себе под нос полковник Варрава.

Постояв немного у афишной тумбы и убедившись, что флики [31] Флик (жарг.) — прозвище французских полицейских. не уходят, отправился в ближайшее кафе, смотревшее из-под полосатых «маркиз» на вокзальную площадь огромными свежевымытыми окнами.

Командир партизанского отряда Муха-Михальский прислушался:

— Ишь, дрозды-то расцвирикались! Рановато — только ж смеркается.

Он снял фуражку и утер пот со лба.

— Ох, жарко… Почти как летом. Хорошо, в лесу мы. А в городе сейчас совсем не продохнуть. — Он поглядел на мужчину в почтарской куртке. — Ну что, двинем?