Грегори Киз - Пушка Ньютона. Исчисление ангелов

– Тебе не нужно умирать.

– Я хочу умереть. Мне в жизни иного не осталось. Ты все отнял, ты отнял у меня даже Ефросинью…

– Твоя финская девка тебя предала, Алексей. Она нам все рассказала, да еще и придумала бог весть что, и все ради того, чтобы спасти свою жалкую шкуру.

Алексей опустил голову, волосы упали ему на лицо и полностью скрыли его.

– Все, что она сказала, – неправда. Но скажи мне, она осталась жива? – едва слышно произнес Алексей.

– Жива, – ответил Петр и развернулся, чтобы уйти. Но вдруг остановился. – Пойми, они же использовали тебя, – сказал он, – все эти бояре и попы. Ты был их оружием в борьбе со мной.

Алексей поднял на него глаза.

– Я сожалею только о том, что желал твоей смерти, – сказал он. – Я желал и боялся этого. Я всегда всего боялся, и особенно тебя, отец. Я всегда и всем не устраивал тебя. Я был не таким, каким ты хотел видеть своего наследника, преемника. Но сейчас я уже ничего не боюсь. Совсем скоро Господь призовет меня, и поэтому я прошу простить меня, и, возможно, кто знает, мы еще встретимся… – Он разрыдался, и на глаза Петра навернулись слезы.

– Я прощаю тебя, Алексей, сын мой. Прости меня, я потерял тебя.

Сказав это, Петр развернулся и вышел, у него больше не было сил выносить эту сцену. Как преданный пес, ифрит последовал за ним. Петр вернулся во дворец, сел за стол, остановившимся взглядом уперся в лежавший перед ним приговор собственному сыну. Зажатое в руке перо дрожало. Так он сидел несколько часов. Он так и не поставил своего имени под приговором. Вошли и доложили, что царевич Алексей скончался.

Петр вышел на воздух и стал смотреть на Неву, на плывущие по ней корабли. Царь плакал.

– Стой, замри на месте! – заорал хриплый голос, перекрикивая вой ветра.

Красные Мокасины прищурился от бившего в глаза света и сквозь кисею сыпавшейся с неба крупы различил под тусклым фонарем четыре силуэта. У двоих были мушкеты. Красные Мокасины послушно остановился, понимая, что свет их не ослепляет и они видят его лучше, чем он их. Он лишь желал, чтобы они поскорее сказали, что у них за дело к нему, а то он продрог до костей, ноги заледенели и сделались тяжелыми. Впереди уже маячили огни города и впервые за последние дни обещали ему тепло и горячую еду.

– Куда идешь? – потребовал ответа все тот же голос.

Красные Мокасины уловил неприятный, тревожащий звук – клацнул затвор кремневого ружья, – и мурашки побежали у него по спине.

Красные Мокасины откашлялся и произнес:

– Иду на заседание Совета.

– Совета, говоришь? Это которого, городского, что ли?

– На заседание Совета, – повторил Красные Мокасины.

– О черт, Джон, – прошипел другой голос, – глянь-ка, это же индеец.

– Помолчи, – проворчал Джон. – Не слепой, вижу. Ты, парень, с оружием?

– Да, – коротко ответил Красные Мокасины.

Мушкет висел у него за спиной, и заметить его не составляло труда, но он не стал объяснять, что у него нет пороха и мушкет не заряжен. Его пистолет был спрятан под длинным, ниже коленей кафтаном, все медные пуговицы наглухо застегнуты, чтобы защититься от дьявольского холода. Там же находился и боевой топор. Оружие было спрятано потому, что по дороге в Филадельфию он не собирался ни с кем вступать в бой и тем более ввязываться в драку.

– Джон, ты же знаешь, они по одному не ходят, – сказал третий голос. – Если один появился, то где-то поблизости должны быть и другие. И на нем одежда французов. Черт меня дери, тут, кажется, какой-то неприятностью пахнет.

– Ты кто? Делавар? Могаук? – потребовал ответа Джон. – Ты один?

Красные Мокасины видел, как они вытягивали шеи, высматривая, нет ли за его спиной армии краснокожих воинов. Он слышал разговоры о том, как из-за нестерпимого холода то и дело возникали стычки между северными племенами индейцев и городами белых, такими, как Филадельфия. Но его нельзя было принять за делавара или индейца из Шести Племен. Он был чоктау и выглядел как чоктау.

– Я один, – заверил их Красные Мокасины. – У меня бумага есть.

– Бумага?

– Приглашение на заседание Совета.

– Заседание Совета, – как эхо, повторил Джон.

Что-то тут было не так, эти люди боятся не только нападения индейцев, но и еще чего-то. Они не понимают, о каком заседании он им толкует, но, будь они солдатами Филадельфии, им было бы известно о Совете. Он проделал путь долгий и трудный, однако не настолько трудный, чтобы потерять счет дням. Заседание должно состояться сегодня вечером, и поэтому не он один должен был прибыть в город. И стража у городских ворот должна знать об этом.

Ну конечно же, фонарь за спинами остановивших его людей не обязательно должен означать, что это городские ворота, как ему вначале подумалось. Как глупо он ошибся.

– Покажи бумагу, – хрипло потребовал Джон.

Красные Мокасины потянулся к своей сумке из оленьей кожи, висевшей у него на поясе, и в этот момент неожиданно к нему метнулась тень по имени Джон.

У него был только один выход – рухнуть на землю. Ни на что другое он просто не был способен – так устало и одеревенело его тело. Падая, он выставил вперед локоть левой руки, а правой пытался найти спрятанный под кафтаном пистолет и чувствовал, что не успеет. И тогда сделал единственно возможное – выдохнул всей грудью и выпустил томящееся в его легких дитя Тени. В мгновение ока оно появилось, чтобы защитить его, недовольно взвизгнуло, когда в него вонзилась шпага, и тут же удалилось – умирающий призрак устремился к Земле Вечной Ночи. А Красные Мокасины почувствовал только, будто его огрели дубиной, а не пронзили острым клинком, уткнулся лицом в стылую, твердую землю – это все же лучше, чем остаться без головы. Ему было очень больно, но не от удара – он лишился своего дитя Тени.

Когда он поднял голову, чтобы лицом к лицу встретить свою смерть, ударил гром и вспышка молнии осветила землю. Как сквозь сверкающую пелену, увидел он Джона с широко разинутым ртом – высокая, худая фигура в черной куртке и треуголке, с клинком в руке. Прежде чем вспышка погасла и все снова погрузилось во мрак, можно было различить троицу, стоявшую у Джона за спиной. Он заметил лишь их блеснувшие глаза и рты – как черные зияющие дыры. Последовали новый удар грома и новая вспышка молнии, и Джон теперь стоял на коленях, а один из троицы вертелся на месте волчком, и снова мрак все поглотил, и стон перекрыл вой ветра.

Локоть вдруг резко заболел, будто его обожгло огнем. Красные Мокасины упал на холодную землю, по-прежнему пытаясь вытащить спрятанный под кафтаном пистолет.

– А ну, вонючие отродья, пошли прочь отсюда! – заорал кто-то у него за спиной. Неизвестный выплевывал слова, как пушка выплевывает раскаленные ядра.