Грегори Киз - Пушка Ньютона. Исчисление ангелов

– Нет, здесь все не так. Ты помнишь то странное свечение, что сопровождало бедолагу Брейсуэла? Который убил твоего брата и исхитрялся всеми дьявольскими способами, чтобы и тебя убить? Я собственными глазами видел то свечение, да и ты тоже. Ну и как ты его назовешь?

– Загадка все это, вот что я тебе скажу. Человек науки не может делать поспешных выводов, которые основываются на суевериях.

– А, очень хорошо. Но император не человек науки. И что если все эти разговоры о странном свечении и таинственных звуках дойдут до его ушей?

– Ха-х! Император как ребенок. Раз я ему объяснял, что дождь идет тогда, когда ангелы на небесах плещутся в своих ваннах, и знаешь, он поверил.

Они еще какое-то время говорили об императоре в таком же духе, и вдруг Роберт рассмеялся:

– Как мальчику, выросшему в далеких колониях, тебе бы полагалось испытывать благоговейный трепет перед императором.

Бен пожал плечами:

– Чего ради я должен испытывать перед ним благоговейный трепет? То, что он по воле случая родился императором, не значит, что у него достоинств больше, чем у меня. Время королей и монархий близится к концу, друг мой. Кто сейчас самые выдающиеся люди? Исаак Ньютон – сын мелкого землевладельца, Лейбниц – сын профессора, Джон Локк – сын адвоката.

– Ну да, а теперь вспомни, что Иисус был сыном плотника, но был распят с молчаливого согласия императорского наместника. Ты, Бен, конечно, можешь не испытывать к императорам благоговейного трепета, но и спиной к ним лучше не поворачиваться, и не стоит так распускать язык по поводу их слабостей.

– Мы что, опять вернулись к нравоучениям? – спросил Бен, но без обиды или раздражения в голосе, а даже весело.

Он ценил заботу Роберта как старшего и как человека, не единожды спасшего ему жизнь. И кроме всего прочего, Роберт был прав. На сегодняшний день двор императора Священной Римской Империи не был самым безопасным местом на земле. После того как пала Вена, в Венгрии началось восстание, Прага в прошлом году дважды подвергалась осаде, а еще непомерная толпа беженцев – все это заставляло императора и его министров часто терять самообладание и выходить из себя. И все же, если кто-то при дворе и находился в полной безопасности, так это Ньютон, а следовательно, и он, Бен. Без них над Прагой, как над Веной, уже давно бы взвился красный с белым полумесяцем флаг Оттоманской империи или же Прага стала бы добычей армии московитов. Император Карл VI, может быть, и не выдающихся способностей человек, но по крайней мере это-то он понимал. Нет, пока что можно спать спокойно, Габсбурги еще нуждаются в мастерах творить чудеса.

По предложению Роберта они сделали большой круг, снова вышли к мосту, затем пересекли Староместскую площадь и пошли без особой цели в северном направлении, туда, где Влтава огибала город и поворачивала на восток. Оттуда по берегу реки они могли вновь вернуться к мосту. У них была еще куча времени: до назначенной встречи Бена с Ньютоном оставалось еще два часа. И магический город открывал им свои красоты в совершенно неожиданных местах, на самых отдаленных маленьких улочках.

И это не всегда были архитектурные шедевры или завлекающие вкусностями кондитерские.

– За нами кто-то идет, – сквозь зубы, едва слышно прошипел Роберт.

– Ты уверен? Может, тебе показалось?

– Их пятеро. Они были с нами в «Грифе».

– Интересно, что им от нас понадобилось?

– Не знаю. Может, это разгневанный папаша твоей девицы собрал ватагу своих дружков?

Бен напряг слух и услышал то же, что и Роберт: шаги и голоса; переговаривались на языке, ему непонятном, хотя каким-то образом мелодия языка показалась Бену знакомой…

– Русский, – прошептал Бен. – Это русский язык.

– Ну, тогда это не просто уличные головорезы.

– Пятеро их? Ну что, Роберт, давай их удивим.

– Ты бы умерил свою фантазию, их все-таки пять человек, и они могут быть вооружены.

– Да я просто хочу выяснить, за кем они следят. Мы сейчас быстренько свернем за угол, наденем эгиды, а потом их слегка поколотим.

– Бен…

– Бежим! – крикнул Бен и пустился рысью, успев мельком бросить взгляд назад. Действительно, у них за спиной было пятеро – мужчины, одетые в какую-то неописуемого кроя одежду. Один из преследователей что-то крикнул, и они тоже побежали.

– О черт! – ругнулся Роберт.

Из-за угла вышел и преградил им дорогу еще один человек, шестой. Его пистолет был направлен прямо на них.

Было видно, как снаружи дым стелился по земле, словно туман, проникая внутрь едким запахом, смешавшимся с запахом пороха, горящей соломы и паленого человеческого тела.

– Мальчик мой, успокойся, не плачь… не плачь, – шептала Адриана, еще крепче прижимая сына к груди.

– Всякий нормальный ребенок плачет, когда слышит стрельбу, – прошептал стоявший ближе всех к ней человек – седые спутанные волосы, лицо, изрытое оспой, как поверхность Луны кратерами. Адриана знала о нем только одно – зовут его Ле Луп.

– Он родился на свет под грохот мушкетной пальбы, – сказала Адриана. – Он плачет, когда не слышит хорошо знакомых ему звуков. – Она нетерпеливо выглянула из дверей деревенского дома, сквозь дымку разглядела синюю вспышку, будто синяя птица взмахнула крылами в предрассветной мгле. Где-то рядом прогремел выстрел.

– Очень хорошо, – произнес Ле Луп. – Мне приходилось успокаивать детей, которые своими криками выдавали мое убежище врагам.

Глаза Адрианы встретились с его глазами. И ей не потребовались слова, чтобы заставить Ле Лупа послушно сосредоточить свое внимание на том, что происходило за пределами дома.

Адриана поцеловала своего малыша в лоб, она гадала, что же такое заключается для матери в ребенке, что та готова отдать за него жизнь. Девочкой она почти не задумывалась о том, что такое быть матерью, и после того, как ей исполнилось семь лет, ее никогда не тянуло быть в окружении детей. Ее собственный сын ничем не отличался от тех малышей, с которыми ей приходилось когда-либо сталкиваться, разве только тем, что он был ее ребенком. Мальчик отличался завидным аппетитом: он продолжал жадно хватать ртом ее грудь, когда там уже не было молока, а у нее от постоянного недоедания начали слишком сильно выступать ключицы. Малыш отличался глупостью: он был глупее любого теленка, козленка, щенка, достигших полуторагодовалого возраста. Детеныши животных в таком возрасте уже могли сами добывать для себя еду и не топтаться ножками в своих собственных испражнениях. И ничего этого не умел делать ее драгоценный ребенок. Ей не верилось, что однажды он научится сам одеваться, научится читать и говорить длинными, сложными предложениями.

И, несмотря на все это, малыш был тем единственным, что удерживало ее на земле. Казалось, что все живое, в ней еще сохранившееся, каким-то чудесным образом сконцентрировалось в ее сыне так, что она могла видеть это воочию. И оно напоминало ей, требовало, чтобы она жила вопреки тому, что душа была мертва.