Владимир Балашов - Ликабет Книга 2

— Прости, я не знаю ваших обычаев, но все это время думал о тебе и вот решил подарить, чтобы и ты думала обо мне — он увидел, как вспыхнули удивлением и радостью глаза девушки.

— Это мне Марк? — с сомнением спросила она.

— Тебе любимая — как можно убедительнее подтвердил Валерий.

Она взяла подвеску, поднесла ее к светильнику и внимательно рассмотрела, а когда обернулась, ее лицо сияло.

— Марк, я тоже думала о тебе все это время — она вскинула руки и бросилась ему на шею.

На этот раз им никто не мешал, и Альгильда отстраняться не спешила. Поцелуи становились требовательнее и жарче, девушка уже тяжело дышала, и мелко подрагивала в его руках. Буховцев и сам мало чего соображал. В голове на короткий миг словно что‑то помутилось. Его губы искали ее губы, а руки пытались снять столу. Только это было не так просто. Ткань обтягивала тело плотно. Она снова отстранилась и загадочно смотрела на него, словно что‑то для себя решая. Глаза Альгильды горели лихорадочным блеском. Она взяла в руки подарок, посмотрела на него и нервно хохотнула.

— Что мне с ним делать Марк? У нас не дарят девам таких подарков.

— Совсем?

— Нет, дарить можно, но подарок принимает отец, или кто‑то их старшей родни.

— Ты хочешь, чтобы я передал подарок Сегесту?

Альгильда задумалась. Смотрела на подвеску, перебирала цепь и гладила камень. Было видно, что вещь ей очень понравилась.

— Но как по–другому я смогу его носить? Сама я могу принять подарок только от будущего мужа — сказала она с легкой досадой.

— Ну, так прими — спокойно сказал Валерий.

Альгильда посмотрела на него широко раскрытыми от удивления глазами, словно не веря услышанному. На ее лице в короткий миг промелькнула гамма чувств от недоверия до ослепительной радости.

— Марк? — спросила она.

— Да любимая, я хочу быть твоим мужем. По римским законам — добавил Буховцев.

Она вскрикнула, и снова кинулась ему на шею. На этот раз напор был так силен, что Валерий едва не опрокинулся на шкуру. Дальше все происходило словно в тумане. Они больше не стали себя сдерживать и через миг в угол полетели и туника и стола. Буховцев покрывал ее дрожащее, извивающееся тело поцелуями, а Альгильда тихо всхлипывала и стонала. Даже момент когда он вошел в нее Валерий помнил плохо. Все это было лишь продолжением того безумия, в которое они окунулись, и слабо воспринималось его, на короткий миг отключившимся рассудком. Несмотря на то, что Альгильда только что лишилась девственности, они предавались любви до рассвета. Перед тем как заснуть, Валерий вспомнил то, что его занимало еще недавно.

— У тебя слишком долгое имя. Как зовут тебя близкие?

— Альги — обессилено прошептала она, уткнувшись головой ему в грудь.

Буховцев положил руку на накрывшую его тело копну светлых волос, и они уснули на шкурах, под плащами. Наверное, это был его первый беззаботный сон в этих лесах, но длился он не долго. Вскоре они проснулись под крики петухов из канаба.

Было восемнадцатое июля — день битвы при Аллии, или 'Плохой день' как его называли римляне. В этот день все государственные учреждения закрывались. Да что там, даже обычные дела предпочитали не начинать и не вести, ввиду их предполагаемого неудачного конца. Этакая 'пятница тринадцатого' раз в году, принятая на государственном уровне. Тоже было и в легионах. Кроме караулов и обязательных работ все отдыхали. Редкий для легионов день отдыха, почти как Форс Фортуна. Разница лишь в том, что никто ничего не праздновал.

Валерий сидел один в трибунатной палатке, вспоминал свой давний сон и события прошедших двух недель. Тогда, в Нижнем, Лютаев говорил что битва, которую он видел во сне, была битвой при Аллии. Что же, если это так, то он хоть в видении был свидетелем этого печального события, которое так странно поминали римляне. Собственно с этого сна все и началось. Почему с него, как сон с ним связан? Буховцев не знал и ответов не находил. А они были, теперь он в этом не сомневался. Ломать голову над непонятными материями, про которые он сейчас все равно не узнает, ему не хотелось. Куда более занимали последние события.

После первой ночи с Альгильдой, он встречался с ней в том же странном шалаше еще два раза, и эти встречи вспоминать было куда приятнее. Бурная ночь закончилась, и днем он отсыпался в лагере, навестил Луция Цедиция. Префект поздравил его с первым выигранным боем, подивился походу к 'проклятой дыре'.

— Трибун, ты меня удивил. Я же шутил тогда насчет похода, а ты я вижу, спелся с Филаидом. Вот уж не ожидал.

Они неплохо посидели. Потом был разговор с Манием о делах в главном лагере. Авл много чего рассказал, а сам с интересом смотрел на трибуна. Гадал, с чего это так быстро хмурое, озадаченное выражение на лице хозяина сменилось на глупую, счастливую улыбку. Вероятно, так с глупой улыбкой он и ходил целый день, а вечером снова встретился с Альгильдой. Выражение лица у нее было такое же, как и у Валерия только с налетом загадочности, а под глазами тени.

— Ты хоть спала сегодня?

— Немного. Туснельда не дала, замучила расспросами.

— И о чем же?

— А вот этого тебе знать не нужно Марк Валерий — Альги рассмеялась звонким серебристым смехом.

— В самом деле? Я ведь и так все знаю — тоже рассмеялся Буховцев.

Она притворно возмутилась и стукнула его кулачком в грудь. Это было такое начало их следующей ночи, а за ней была еще одна. И все эти ночи он оставался с ней до утра. За этими расслабляющими занятиями, дела совсем вылетели у него из головы. Лишь когда они прощались, он спросил.

— Ты рассказала Сегесту?

— Нет. В тот день он утром уехал в селения. Ему нужно поговорить со старейшинами. Скоро римляне будут собирать подать.

— Но ты же носишь подвеску?

— Да — она любовно погладила голубой камень — но только здесь. Ты не беспокойся любимый, Сегест против не будет. Он скоро приедет, и я расскажу, но Марк, после этого будь осторожен, опасайся Сегимунда — Альгильда и вправду была обеспокоена.

— Я понял, не тревожься. Передай Сегесту, что я хочу с ним поговорить.

Когда они прощались, Альгильда не плакала, здесь это не принято, но уж лучше бы расплакалась, настолько печально было ее лицо. Валерий как мог ее успокоил, обещал скорую встречу. Лишь увидев, что она повеселела, простился.

В тот же вечер на командирской сходке в палатке трибунала Публий Квинктилий Вар при всех вручил ему наградное копье. Обычное древко в бронзовой оковке с дарственными надписями. Невеликий знак отличия, но почетный. Его вручали только за участие в бою. С этим он и отбыл в лагерь девятнадцатого. Впереди были две недели исполнения должности латиклавия.

Он принял командование и дальше все пошло по уже знакомой, накатанной колее. Буховцев снова переселился в палатку латиклавия, где целый день проводил в обществе Квинта Геция и своего штаба. С утра развод и раздача паролей, днем обход патрулей и смотр за тренировками. Вечером сборы в штабной палатке с планированием на следующий день. В общем, все как обычно. Формально после отсутствующего Семпрония Валерий был старшим в легионе, правда он сомневался, что если отдаст глупое распоряжение, префект Эггий и примипил Галл побегут его исполнять. Скорее всего они пошлют гонца к Вару, откуда придет распоряжение трибуну–латиклавию заняться другими делами. В вопросах командования Вар опирался на проверенных легатов и хорошо знающих службу примипилов и префектов. Это Буховцев уже уяснил, и его это в отличие от Постумия, совершенно не задевало. По сравнению с Луцием Эггием, Плавцием Галлом, да и любым из центурионов в вопросах ведения войны местными средствами он был новичком. Правда, теперь он был новичком кое–чего повидавшим, и это отразилось на его подходе и к тренировкам и к учебе.