Луиза-Франсуаза - Серпомъ по недостаткамъ

– И вы ещё утверждаете, что являетесь войсковым старшиной? – изумленно спросил он после того, как основная часть приветствия была завершена.

– Да, особым рескриптом Императора, за особые же заслуги. И тем более считаю себя не в праве уклоняться от службы России, хотя бы и в такой форме.

– Ну раз считаете не в праве, так служите – в сердцах бросил Наместник, подписывая самый дурацкий, по его мнению, указ. Еще бы: я просил его разрешить мне из своих служащих организовать отряд ополчения (под моим командованием), чтобы наносить врагу "всяческий вред и склонить его к сдаче в войне". А ведь наверняка Алексееву уже доложили, что человек двадцать рабочих с Владивостокской верфи Волкова каждое утро по полчаса ходят строем с деревянными макетами ружей в руках и орут песни. Точнее – одну: "Зеленою весной под старою сосной…"

Так что с точки зрения Алексеева я был очередным "героем", желающим потом, после победы, кричать "и мы пахали!". Но у меня были несколько иные мотивы: участники ополчения официально являются комбатантами. Так что я с идиотской улыбкой спросил:

– Ну так что, я пойду уничтожать врага?

– Идите и уничтожайте, если найдете – и эта прощальная фраза Наместника уже не сопровождалась "великим и могучим".

Ну что, приказ я получил, так что, выйдя от Алексеева, я тут же направился на телеграф. У "самого богатого юноши России" есть одно преимущество: на такого не распространяется запрет на отправку частных телеграмм. И во Владивосток сразу ушла одна, очень короткая: "Приступайте к плановой работе".

Еще одна, полученная из далёкого города Парижа, содержала лишь короткое перечисление торговых позиций фирмы Барро и конкурентов. По крайней мере, именно так она и выглядела, я очень на это надеялся. Эта телеграмма обошлась мне в очень солидную сумму – как я рассчитывал, тщательно спрятанную в столбцах бухгалтерских книг. Ибо кары, которые незамедлительно последовали бы, случись кому из телеграфного ведомства узнать ее истинный смысл, были бы воистину ужасными.

Я весьма сомневался в своих талантах флотоводца. Весь мой военно-морской опыт сводился к нескольким сотням боёв в World of Warships и убеждению, что "Симакадзе" в опытных руках – страшный инструмент нагиба школьников (я непатриотично прокачивал японскую ветку эсминцев). Однако что-то мне подсказывало, что пятьдесят три процента побед в рандоме служат недостаточным подтверждением моего профессионализма – и именно поэтому отказался от какого-либо участия или воздействия на Российский Императорский флот.

В чём же я был абсолютно уверен – так это в талантах Рожественского и прочих адмиралов, которым по итогам войны в моей истории было присвоено неофициальное звание "самотопов". То есть в том, что столкновение русских и японцев на море закончится "Цусимой" в любом случае. А подобный вариант событий меня не устраивал от слова "совсем".

Но, вечная слава Новикову-Прибою, который пока ещё не написал так захватывавший меня в детстве одноименный роман! Сам того не ведая, он подал мне мысль о том, как избежать неизбежного.

Эскадра Рожественского, напуганная слухами о коварных японских миноносцах, должна была обстрелять рыболовную шхуну. Дело это было весьма ответственное, так что пускать ситуацию на самотёк было черевато – а ну, как я уже изменил историю так, что канониры промахнутся, или рыбаки сдуру не окажутся в нужное время и в нужном месте? Или вообще, не придадут слухам должного внимания?

Деталей я и сам не знал. Но шхуна, слухи и канониры оказались собраны воедино. Обошлось мне это, по уверениям неприметного и скромного человека, торгового агента по фамилии Лебедев, всего в пятьсот сорок тысяч рублей. Испанскую шхуну "Рамон" под французским флагом разметало начисто. В чем лично я подозревал не столько "удачное" попадание, сколько заблаговременно заложенные динамитные шашки. Для гарантии.

Выход из территориальных вод Рожественскому, разумеется, был немедленно запрещён, до окончания разбирательства. А в то, что оное затянется как минимум на полгода, сеньор Антонио Маура и Монтенер гарантировал лично.

Не знаю, поверили ли адвокаты и господин министр в то, что их услуги решила вскладчину оплатить возмущённая испанская общественность. Рассчитывать на наивность акул политики и юриспруденции было бы глупостью. Но вот тот факт, что чек был передан отлично говорящим на испанском языке азиатом – должен был повернуть их мысли совсем в другую сторону.

И мысли русской разведки – тоже. Если вдруг.

Траулер – небольшое, но вполне мореходное судно. Только не очень быстрое. Однако если вместо одного двухсотсильного мотора поставить два по четыреста, то при нужде плыть он может довольно шустро. А если вместо восьми тонн рыбы в трюме запасти восемь тонн солярки – то и довольно далеко.

Пушка Барановского – тоже небольшая, но вполне себе стреляющая пушка. Только стреляет не очень далеко. Но если вместо черного пороха воспользоваться бездымным, то и снаряд полетит подальше. А если вместо десятифунтовой бомбы с шестьюдесятью граммами пороха в нее зарядить специально разработанный стальной двенадцатикилограммовый снаряд с почти тремя килограммами тола, то и результат будет более чем внушительный.

Четырнадцатого марта в Японское море вышли тридцать шесть траулеров. С пушками Барановского. Снаряд из которой в полудюймовом листе стали (обычной, не брони, конечно) делает дырку почти метрового диаметра. На расстоянии в три километра.

До такого снаряда додуматься могла только моя больная фантазия: диаметром в шестьдесят четыре миллиметра и длиной в восемьдесят сантиметров для пушки со стволом в метр двадцать длиной. Чтобы запихать его в пушку – и то надо повозиться, хотя и без особых физических усилий: медные пояски для нарезки располагались лишь в хвостовой его части. Просто неудобно было.

В Артуправлении на складах хранилось сорок шесть пушек. У меня осталось сорок четыре: две были полностью изношены на испытаниях нового боеприпаса, благодаря чему выяснено, что пушка может стрельнуть раз пятьдесят – а потом окончательно сломается, несмотря на новый откатный тормоз и новый накатник. Две пушки остались на Сахалине – мало ли чего случится, а шесть сейчас ожидали своего часа на Кунашире. Оставшиеся – плыли очень экономичным ходом где-то в Японском море, ожидая встречи с любым японским транспортом. И каждый траулер нес по пятьдесят снарядов "Гарпун".

Современная война, как я понял, дело неспешное. Ну мы никуда и не спешили, до острова Дажалет траулеры шли больше суток. Так как сказать сколько им придется проплавать без заходов на базу никто не мог, все они там дозаправились соляркой (на что ушло еще почти сутки) и тройками рассыпались где-то в районе Цусимского пролива и на севере Восточно-Китайского моря. Удачно довольно рассыпались: первые сообщения о потоплении японцев радиостанция на Дажалете получила уже поздним вечером восемнадцатого марта: какой-то пароход был потоплен в проливе между островом Чеджу и Кореей. А утром девятнадцатого, полутора сотнями километров южнее, тройка этих мини-рейдеров отправила на дно сразу трех японцев, двигавшихся, судя по всему, из Нагасаки. Техника потопления японцев была проста: один-два снаряда в корму – после чего очередная" сука-мару" теряла ход, затем – неспешное и вдумчивое пускание снарядов по бортам: экономить их нужно было, и задачей ставилось не изрешетить корпус, а просто потопить судно. Поэтому на каждый транспорт тратилось снарядов пять-десять. Чаще – пять: суденышки попадались в основном мелкие, им много было не надо.