Андрей Дай - Без Поводыря

Реликтовые сосны рубить, тянуть коммуникации и строить коттеджный поселок, слава Богу, начали еще до меня. При другом губернаторе. Но крови он мне попил – вампиры обзавидуются. Всего-то полтора десятка приличных домиков, а вони от правозащитников было – как от целого незаконно построенного города. И что с того, что обитали там все сплошь чиновники, до томского мэра включительно? Они же тоже люди, и им тоже нужно где-то жить! Не оформили все правильно – это да, плохо. Опрометчиво, я бы даже сказал. А земля там какому-то то ли санаторию, то ли дому отдыха принадлежала. И давал разрешение на строительство личных домов – именно господин Галямов.

И самое для меня печальное в существовании этой Коррупционерки было то, что нужные люди там жили. Важные. Никак нельзя мне было вставать на сторону, так сказать, народа. Мне закрепиться в кресле нужно было, а не с администрацией столицы области свару затевать. Пришлось прикрывать «художества» с этим клочком земли. Навсегда запомнил, а потом, после смерти уже, еще миллион раз память помогли освежить. Пусть строил не я, но излишне инициативных правдолюбов – именно мне пришлось… вразумлять.

Едрешкин корень! Вот стоило вспомнить – уже уши от стыда покраснели. Как тогда-то мог совершенно равнодушно к этому относиться?

– Герман Густавович? Так чего, спрашиваю? К хорунжему-то посылать?

Посылать, конечно, как же иначе! Зря я, что ли, целых полчаса в Томске еще потерял, карты разглядывая и планы побега составляя? И ведь какие планы! Всего-то пятьдесят верст по льду замерзших речек – сначала по неприметной, ничем не примечательной, Тугояковке, потом, перевалив через невысокий водораздел, по Китату. А там, где Китат резко поворачивает на север, пяток верст до Судженки останется. Неужто меня в новом поселении углекопов никто на ночевку не пустит? Есть же там вроде управляющий шахтами. А я – совсем не простой прохожий. Эти сами угольные копи частично и мне принадлежат. И очень мне любопытно на них взглянуть.

Дальше, как я уже знал, по вполне наезженной просеке к Троицкой деревеньке. Пока церковь не достроили – деревеньке. Там Пятов Василий Степанович современные технологии металлургии внедряет. По отчетам судя, весной уже и первое железо должно пойти, прямо в промышленных размерах. А не сотнями пудов в месяц, как в Тундальской у Чайковского. У меня теперь благодаря столичным «благодетелям» свободное время образовалось. Так почему бы не потратить месяц на удовлетворение любопытства?

В той, прошлой жизни я на заводе в Новокузнецке бывал. Даже в горячем цеху. Яркие впечатления. Жар, шум, дым – едрешкин корень. И чумазые работяги, мигом побросавшие все дела, стоило в цех явиться группе хорошо одетых товарищей в белых касках. Я тогда здорово рад был, что не мне их претензии нужно было выслушивать, а кемеровскому губернатору. А еще стал сомневаться, что флотские боцманы все же удержат «пальму первенства» по нецензурной брани. Там сталевары такие коленца заворачивали, что пару сунувшихся было с нами секретуток вымело из цеха как по волшебству.

В похожем на амбар-переросток пустом цехе Томского железоделательного завода – тоже довелось побывать. Махровое средневековье! Даже не ожидал встретить чего-то подобного на, так сказать, одном из флагманов сибирской индустрии еще двадцать лет назад. Теперь вот решил взглянуть на то, что удалось создать генералу Чайковскому. На пустом месте и всего за год.

У моего плана была и еще одна цель. Я прекрасно себе представлял – что такое практически не обжитые, поросшие диким смешанным лесом холмы к югу от Иркутского тракта. И был абсолютно уверен, что даже зимой, по замерзшим рекам, моя карета там не пройдет. А вот верхом на выносливой коняшке, да с надежным проводником, – вполне вероятно пробраться. Но не бросать же надежный и привычный дормез в Калтайской! Вот и придумалось мне – отправить Апанаса с другими слугами дальше по тракту, в Колывань. Заодно, если вдруг кому в голову придет в погоню за беглым экс-губернатором кинуться, и следы мои запутает. Дальше-то, южнее Проскокова, деревенька на деревеньке сидит и хуторком погоняет. Там от главной Сибирской магистрали столько свертков – сам черт ногу сломит. Иди ищи ветра в поле.

У Калтайской Томь превращается в настоящий лабиринт нешироких проток меж нескольких десятков островков. Есть, конечно, и большие. Один – так и вовсе Большой. Так и тот в разлив в несколько маленьких превращается.

В протоках да старицах, заросших тальником и камышами, – раздолье для уток. Туземные инородцы на них, как мне рассказывали, даже порох не тратят – сетями, словно рыбу, ловят. Говорят, осенью по улицам селения, будто снег в метель, утячий пух летает. Что-то наверняка и собирают, на подушки да перины. На рынках в Томске этого добра хватает. На соломе даже последние бедняки не спят.

По другой стороне, чуть выше Большого острова – Батуринский хутор. А еще выше – Вершинино. И точно между ними, если имеешь хорошее зрение и точно знаешь, что именно искать, под плакучими ивами, прячется устье Тугояковки. Станичные татары Рашит и Ильяс говорят, дальше по речушке, на одном из ручьев, на Гриве, есть хуторок. Они его Ерым называют. Это вроде Овражного по-русски. Только туда мы заезжать не станем. Проводники не советуют. Суровые там люди живут и нелюдимые. Попросишь воды попить – дадут, не откажут, но берестяной туесок потом в очаге сожгут.

Снега на льду – в пол-аршина. Он еще не успел слежаться, затвердеть, и свободно гуляющий вдоль речных просторов ветер играет поземкой. Тело отвыкло от седла. Как позапрошлой осенью с Принцессы в Барнауле слез, так надолго никуда верхом и не ездил.

Знаю уже, опыт имеется, что труднее всего во второй день будет. Когда натруженные мышцы будут ныть и требовать покоя. Будут дрожать колени, и трудно ловить ритм шага лошадки. И седло превратится из удобного насеста, в котором можно даже бумаги читать, не отвлекаясь на дорогу, в инструмент изощренной пытки.

А потом организм перестроится, вспомнятся навыки. Тревожно косящаяся кобылка успокоится, а я перестану нервно поддергивать поводья при каждом ее неудачном шаге. И вот тогда я наконец-то смогу любоваться окрестностями или вести неспешные беседы с инородцами, считающимися казаками.

Ну и первый день тоже хорош. Усталости еще нет. Душа радуется воле. Легкий морозец пощипывает щеки и покрывает изморозью лохматые бока несуразного моего транспортного средства – маленькой крепконогой толстопузой коняшки.

Лошадей дал Галямов. Конечно, не просто так, а за деньги. Но и за деньги бы не дал, если бы не посредничество Безсонова. Это когда я начальником был, калтайский староста обязан был мои распоряжения выполнять. А теперь – я ему никто и звать меня никак. Он конечно же обо мне слышал от томских казаков, и надеюсь – только хорошее, но его-то со мной вообще ничто не связывает.