Игорь Николаев - Вся трилогия Железный ветер одним томом

— Однако, — Вишневский аккуратно поставил стакан. — Врач обязан дифференцировать используемый метод обезболивания в зависимости от состояния раненого, собственного опыта и санитарно-тактической обстановки.

Юдин с благожелательной улыбкой кивал, словно соглашаясь с каждым словом. Хотя этот момент был ожидаем, и процедура расписана заранее, Поволоцкий вцепился в собственную бороду, затаив дыхание. Казалось, случись здесь и сейчас муха, ее жужжание прогремит в молчащей аудитории подобно трубе Иерихона.

— Вообще же из всех современных методов обезболивания в войсковом районе не найдут себе применения разве что спинномозговое, да внутривенное барбитуратное, — закончил мысль Вишневский, безмятежно взирая на Жорова. — Первое противопоказано при шоке, второе слишком сложно в дозировке для раненых.

Автор «Неингаляционных наркозов в хирургии», крупнейший специалист России по барбитурантным наркозам, кивнул, словно засчитывая попадание в фехтовальном поединке, и на секунду задумался. Ответ явно сбил Жорова с толку и немало удивил — либо Вишневского подменили двойником, либо… не подменили. Медик, который выходил из окружения вместе с рядовыми бойцами, думал и принимал решения очень быстро.

— Благодарю за исчерпывающий ответ, — произнес Исаак Соломонович. Немного подумал и решительно сказал. — Значит, будем работать.

Гром аплодисментов вознесся к сводам высокого потолка. Момент был исторический, из тех, о которых вспоминают спустя десятилетия. Поволоцкий откинулся на твердую, холодную скамью, украдкой вытирая со лба пот. До последнего момента он был не уверен в успехе затеи, ожидал подвоха, ошибки. Что угодно — мимоходом ущемленное самолюбие, неудачная фраза, даже случайное слово могли превратить съезд медиков в базарную склоку с нулевой пользой. Самый больной вопрос ночной дискуссии — сведение позиции по обезболиванию, во время которого охрипли все трое — стоил затраченного времени. Вишневский не удержался от ответного выпада насчет внутривенного барбитуратного, но он не был бы Вишневским, если бы удержался.

— А теперь я прошу раздать рабочие материалы, — будничным тоном скомандовал Юдин, и несколько доселе незаметных студентов пошли по рядам, раздавая каждому папки с бумагами. — Начнем.

И начали. Шумели, размахивали руками, рисовали на грифельных досках и тут же стирали нарисованное. Пришел повар, позвал всех к столу. Немного погодя позвал еще раз. Произнес что-то вроде «как дети малые», и через полчаса цвет российской хирургии перекусывал горячими бутербродами, не отрываясь от дискуссии.

— Однако, — резюмировал Жоров около десяти вечера. — Я себя почувствовал лет на двадцать моложе. Со студенческих времен так не спорил. А догадался ли кто-нибудь записать все это?..

На следующее утро мэтры собрались, невыспавшиеся, но с пухнувшими от записей блокнотами, и разговор пошел менее шумно и более организованно.

Конгресс заработал.

— Ну, что же, — хрипловато произнес Крамневский. — Вот и пришло время…

Весь экипаж собрался на галерее-переходе, перекинутой поперек док-камеры от борта к борту, почти под самым защитным навесом. Широкий трап, ведущий к рубке, был поднят и закреплен.

— Пришло… — эхом отозвался Шафран.

Минувшим утром «Бурлак» обогнул оконечность южноамериканского материка, а имперское соединение ВМФ передало эскортные обязанности силам Конфедерации, с доком остались только суда обеспечения. Американские корабли и дирижабли ПВО рассредоточились, готовые прикрыть док от любой опасности, неважно, откуда она придет. Конечно, от полноценной воздушной атаки прикрытие защитить не могло, но выловить одинокого рейдера-подводника или отбиться от самолета-охотника в свободном патруле — такая задача была вполне ему по силам. Но, конечно, главной защитой маленького конвоя оставались не пушки, ракеты и глубинные бомбы эскорта, а тайна. Даже американские коллеги не знали об истинной цели «Пионера», они предполагали, что в самоходном доке покоится секретный «пират» для атаки особо важных целей.

— Сейчас начнется, — негромко произнес главный радиоразведчик Трубников, обычно немногословный.

Демонтаж вспомогательных надстроек начался еще три дня назад и закончился сегодня, ранним утром. Серая туша субмарины, расчаленная между доковыми башнями, мирно покоилась на тумбах кильблоков, освобожденная от паутины кабелей, лесов, лестниц и крановых опор. «Пионер» приготовился к первой встрече с океаном.

По давней традиции, спускаемое на воду судно должно коснуться воды, будучи полностью свободным от людского присутствия. Морские жители не любят, когда обитатели суши вторгаются в их владения, месть хозяев пучины может оказаться весьма жестокой. Но если на корабле не окажется ни одной живой души, даже крыс, море примет его как обычное дерево и не запомнит чужака. В нынешние времена этот обычай, когда-то повсеместный, почти вышел из употребления, но для такого ответственного дела решили все сделать правильно. Как некогда поступали славные моряки и корабелы царского, а затем и императорского флота, торговавшего и сражавшегося во всех океанах и морях мира.

— Еще пять минут, — сказал Крамневский с суеверным благоговением. — Сначала проверка осадки и баланса.

Радюкин украдкой посмотрел на ближестоящих моряков и увидел на их лицах то же самое выражение — почти религиозная вера пополам с боязливым ожиданием. Это было так ново и необычно, тем более для суровых подводников, склонных верить и надеяться только на себя, что ученого обуял зуд любопытства. Радюкин тихонько подошел, скорее даже подкрался к Шафрану поближе и тихо спросил, почти прошептал на ухо механику:

— Командир суеверен?

Пару мгновений Аркадий недоумевающе смотрел на ученого, а затем так же тихонько усмехнулся краешками губ, чтобы не нарушить торжественность момента.

— Вы ведь не спускались на Глубину? — уточнил он. — По-настоящему, в работе?

— Нет, — сообщил Радюкин. — Я хороший специалист, но скорее кабинетный. Мое оружие — справочники, телефон и изограф.

— Понятно, — кивнул Шафран. — Бывает. Моряки все в душе немного суеверны, а мы, с Глубины, в особенности.

— Не верите в технику? — уточнил Егор.

— Техника… — снова усмехнулся Аркадий. — Мы очень верим в технику. Но… Я видел, как человек остался в живых после того, как в одном отсеке с ним взорвался кислородный баллон. Я знал пловца, который нырнул на полсотни саженей без всяких аппаратов и сам вернулся обратно. Говорил с парнями с первого атомохода, у которых потек теплоноситель прямо под полюсом. Мы ушли на подлодке с «Экстаза», откуда уйти было невозможно. Но я видел и как люди гибли целыми командами, там, где ничего плохого случиться просто не могло. Как на «Спруте» или «Купце». Каждый, кто уходит в Море, знает, что его судьба зависит не только от техники и собственных сил… Называйте это случайностями или как угодно, но… да, мы верим в то, что там, — Шафран указал в сторону, за борт. — Есть нечто такое, что нельзя потрогать и измерить, но нужно уважать.