Игорь Николаев - Вся трилогия Железный ветер одним томом

У «семерок» было два существенных преимущества перед нацистами. Первое — отсутствие России (или Советского Союза), как естественного «стабилизатора» на востоке. По всей вероятности, в той реальности русская Гражданская война не имела определенного победителя, или выигравшая сторона не смогла утвердить свою безусловную власть. Вместо Российской империи или Советского Союза получился аналог докоммунистического Китая или Руси перед монгольским нашествием — множество лоскутных княжеств и «варлордов», ведущих непрерывную усобицу.

Второе — достаточно сильно «мутировавшая» идея расового превосходства, которая здесь называлась «истинной евгеникой». Черновский высказал гипотезу, что в отличие от гитлеровцев, «истинные» сумели совместить две ортогональные тенденции. С одной стороны «евгенисты» изначально проповедовали предельную нетерпимость к «нечистым» и прямо обещали провести селекцию в масштабах всего мира. С другой — с легкостью выдавали расовые индульгенции целым народам и отдельным представителям. Как гласила первая глава «Учения о крови и скверне» — «даже в навозе евгенического мусора можно найти жемчужину расово верного типа» (на этом месте Черновского, поклонника строгих научных формулировок, передернуло от феноменальной безграмотности автора этого людоедского манифеста). При этом тем, кто не попал в гибкие рамки отбора, отказывалось не только в полноценности, но и в принадлежности к человеческому роду. В соответствии с «Учением» они считались некой «предшествующей волной разумной жизни» — своего рода прототип настоящего человека, которого полноценный образец должен был естественным образом вытеснить и уничтожить.

Таким образом, если нацисты изначально ограничили собственные силы и противопоставили себя всему остальному миру, идеология «семерок», при всей ее изуверской жестокости, оказалась более гибкой и адаптивной, привлекательной для мира, измученного тяжелым послевоенным кризисом.

Поэтому, в отличие от побоища Второй Мировой войны, триумфальное шествие «семерок» выражалось не столько в цепи военных побед, сколько в давлении и ассимиляции. Они побеждали не оружием, точнее, не только им. В авангарде войск под черно-белой трехлучевой свастикой рука об руку шли разочарование и надежда. Разочарование в прежнем мироустройстве, горечь всемирного обмана, апатия безысходности. И надежда на лучший мир, который устроен справедливо, правильно, и одаряет благами просто так, по праву рождения.

Разочарование и надежда на простые решения бросили под ноги «семеркам» весь мир.

В дверь постучали.

— Войдите, — пригласил доктор наук и с опозданием вспомнил, что все помещения на субмарине звукоизолированы. Следовало нажать специальную кнопку, тогда снаружи, в коридоре, зажигалась специальная лампочка, свидетельствующая о желании и готовности хозяина каюты принять гостя. Кнопка оказалась погребена под катушками с магнитной проволокой, и освободить ее, не обрушив лавину со стола, оказалось не просто. Но возможно.

— Позволите? — спросил Крамневский, входя в каюту-лабораторию.

— Конечно, — Егор Владимирович вполне искренне обрадовался визиту капитана… нет, командира. Только сейчас он почувствовал, насколько устал от многочасовых бдений с наушниками и блокнотом.

— Наши посиделки становятся традицией, — заметил Крамневский, подыскивая место, чтобы присесть. В лаборатории доктора наук, казалось, не осталось ни одного квадратного сантиметра, свободного от бумаг, пленок и разнообразных приборов. Разве что на полу. — Только чая у меня с собой нет.

— Сбоку, — подсказал ученый, но Илион уже сам нашел откидное сиденье на стене. — Ничего, перетерплю.

— Хотел было вызвать вас на мостик, — сообщил моряк, садясь и вытягивая ноги, насколько это было возможно в тесноте каюты. По тому, как он двигался и опирался на стену, было видно, что командир тоже очень устал, хотя и старался скрыть это. — Но решил, что не стоит лишний раз дергать вас. Вот, зашел сам.

— Хотите узнать что-то конкретное? — деловито уточнил Радюкин. — Или все сразу?

— Конкретных вопросов у меня, пожалуй, нет, — немного поразмыслив, ответил Крамневский. — Точнее, их слишком много. Откуда такое фантастическое опреснение забортной воды? Почему странно искажена вся система океанских течений? Почему по всей Атлантике непрекращающийся шторм, да такой, что уже потеряли одну антенну? И так далее. Поэтому, наверное… все сразу. У вас есть какие-то предположения? И прежде всего, конечно, вопрос вопросов.

Радюкин подумал над тем, что этот визит есть своего рода высшая степень уважения со стороны командира военного корабля. Какой-то особой формы уведомления командира о результатах научных изысканий не предусматривалось, и Илион мог одним мановением пальца вызвать к себе доктора, как и любого другого члена экипажа. Но вместо этого предпочел придти самолично.

Ученый покачался на рабочем стуле, словно проверяя его на прочность. Это простое движение послужило заменой привычно вышагивания по кабинету — доктор привык говорить стоя или на ходу. Подводник терпеливо ждал.

— Прежде всего, скажу, что все нижесказанное есть исключительно догадки и гипотезы, для однозначных заключений все еще катастрофически мало данных, — Радюкин мимолетно удивился, как легко и гладко, почти автоматически складываются привычные академические формулировки. Все-таки кабинетная школа никуда не денется, даже если лекция проходит на глубине трехсот метров в бушующей свирепым штормом южной Атлантике. — Как я понимаю, «вопрос вопросов» — это зачем им вторжение к нам?

— Да, — коротко ответил Крамневский.

— Повторюсь, пока можно только гадать… Но гадать уже более-менее обосновано. Насколько я могу понять, в основе всего лежит чистая экономика в сочетании с психологией … аборигенов.

— Экономика? — переспросил Илион.

— Да, обычная экономика. Хотя вам она, почти наверняка не покажется таковой.

Радюкин взял со стола карандаш и слегка постучал по нему кончиками ногтей. Еще одна давняя привычка, пришедшая из далеких времен, когда юный Егор очень боялся публичных выступлений и брал в руки карандаш или ластик, как бы переливая нервозность в посторонний предмет. Страх ушел, а привычка осталась.

— Небольшая преамбула. Следует отдавать отчет в том, что перед нами не наша культура, не наш социум. Классическая ошибка не слишком искушенных социологов, изучающих закрытые сообщества — стремление оценить их как родственные своим, только с некоторыми косметическими отличиями. Когда у нас старались разгадать мотивы вторжения, то поневоле ориентировались на собственные представления. Естественно, что загадку решали главным образом по методике «как и почему поступил бы я?». Мы даже представить себе не могли, насколько… болен местный мир, какими страшными патологиями он одержим. И я склонен считать, что в силу этого все наши теоретики ошиблись.